На берегу живописного лесного озера Ольгинское, до революции был особняк какого-то барона, который постоянно проживал в Риге, а с середины мая до конца сентября, проводил здесь время в окружении своего многочисленной семейства. Над чёрной гладью воды возвышался высокий белый особняк, построенный в стиле Ампир. В два этажа, с широкой гранитной лестницей у подъезда. Со множеством комнат с высокими потолками - для домочадцев, гостей и прислуги. С широкими лестницами, и голландскими печами, отделанными синими изразцами.
Сразу после октябрьских событий в Петрограде, в здании разместился военный госпиталь. Позднее, после заключения Брестского мира, особняк принял детей – сирот и беспризорников. Во время Великой отечественной, когда пришли оккупанты, на озере обосновался дом отдыха для офицеров Вермахта. А после освобождения, в 1944 году здесь снова организовали госпиталь для советских солдат и офицеров. Ну а после войны, и до нынешнего времени, в старинном, ветшающем здании находился интернат для престарелых, и оставшихся без попечения.
Теперь, после череды пожаров в подобных заведениях, прокатившихся волной по всей стране, пациентов, одиноких стариков и персонал, перевели куда то в город, из-за отсутствие средств в бюджете на капитальный ремонт, и оборудования его средствами пожарной безопасности. И памятник архитектуры середины девятнадцатого века начал быстро превращаться в руины.
Один мой товарищ, который забрёл однажды в пустующее здание, нашёл в одной из комнат второго этажа на полу, среди множества мусора, две общих тетрадки, аккуратно перевязанных шпагатом. Одна тетрадь была исписана удивительно красивым, каллиграфическим почерком от корки до корки, а во второй, текст написанный синей авторучкой, обрывался почти на середине.
Там же, в качестве закладки лежал почтовый конверт с письмом, и цветной фотографией, на которой был изображён крупный лысый мужчина лет пятидесяти, в плавках, сидящий в гамаке на фоне бассейна и кокосовых пальм. В вытянутой навстречу, мускулистой руке, покрытой татуировками, мужчина держал бокал с коктейлем, из которого торчал крохотный зонтик. Улыбаясь, вальяжно, мужчина словно говорил всем своим видом: - «Ну, чё? Братва! Небось, мёрзнете там в России»?
Мой приятель, забыв обо всём, устроился на пыльном подоконнике, и принялся читать письмо, извлечённое из конверта. Неровным, размашистым почерком, в нём было написано следующее: -
«Привет, Пап!
Знаю, гнида я подзаборная, но как говорится, не мы такие, а жизнь такая. Прости меня за все несчастья, которые я принёс тебе, и моей покойной мамочке. Но я не мог поступить иначе, и вынужден был скрыться, чтобы не подставлять вас. В 93 мне пришлось слиться, и перейти на нелегальное положение. Но чтобы обезопасить вашу жизнь, мне пришлось инсценировать свою смерть.
На самом деле, это не меня тогда застрелили и сожгли в «Мерседесе» на Корабельной. Это было тело врага, одетого в мою одежду, с моим перстнем на руке, и моей цепью на шее. Если бы эти уроды добрались до вас, то не оставили бы вас в живых, если бы вы сами не были уверены в том, что меня больше нет на этой грешной земле.
Прости, отец! У меня не было выбора. Я должен был вас спасти, хотя бы ценою таких жертв. Хочу, чтоб ты знал, ещё, что это из-за меня вас с матерью вышвырнули на улицу из нашей квартиры на Синопской набережной. Но я всё организовал так, чтоб вас надёжно спрятали в глухом псковском лесу, и вы ни в чём не нуждались.
В конце концов, есть и твоя, пап, вина в том, что всё так сложилось. А точнее не сложилось. Ты никогда не пытался понять меня. Ты вечно шпынял меня, за то, что я рос не таким как все. А мне блевать хотелось от ваших интеллигентских разговоров в огромной ленинградской квартире из пяти комнат, в которой я от рождения был один, как ребёнок, который заблудился в брошенном замке.
Вы с матерю были заняты только наукой. Конечно! Два доктора медицинских наук на одной волне, это же так круто! А я-то на что вам сдался? Хотели из меня ещё одного доктора вырастить? А я не хотел доктором! Я летать хотел. И я летал. Помню, как ты дал мне подзатыльника, когда я за ужином пожаловался, что Колька Сигов умеет по воде бегать, не намочив ног, а у меня не получается. Ты мне тогда дал «леща», и прибавил: - «Когда я ем – я глух и нем». При этом даже не обратил внимания на то, ЧТО Я ТЕБЕ СКАЗАЛ!
А я начал учиться летать. И стало получаться. Мне до сих пор часто снится, что не то, чтобы летаю, а очень так явственно, как бы отталкиваюсь и пролетаю немного, типа, как при низкой гравитации, как будто парю длинными большими растянутыми шагами. Иногда ощущение, что это не совсем сон, что я наблюдаю за собой со стороны. А ведь говорят, что наш позвоночник не просто так более, что приспособлены мы к другой силе тяжести. Но с тех пор, как я вырос, я разучился. Теперь вспоминаю чувство полёта только во сне.
А оно было, чёрт побери! В детстве я играл с мальчишками в хоккей и они иногда мне кричали, что я жульничаю, что типа коньком оттолкнусь и подпрыгиваю и опускаюсь далеко вперед, а я в эти моменты практически не чувствовал своего веса. А прекратилось это в тот момент, когда у меня начались поллюции и голос стал ломаться. Вот. Но вам с матерью было по бороде.
Помню, как мать избила меня ремнём с пряжкой (твоим, между прочим), когда застала нас с соседкой Таней за необычной игрой. Я был раздет по пояс, и стоял отвернувшись к двери в мою комнату. А Таня сидела на письменном столе у противоположной стены, и в воздухе чертила буквы, пальцем, направленным на мою голую спину. Я чувствовал, как по коже скользит невидимый тёплый луч, от её пальца, и угадывал буквы, из которых составлял слова. Тогда она написала мне: - «Я тебя люблю».
Я смутился, покраснел, и повторил то, что написала Танюха. А она захохотала, и сказала: - «Ну вот! Влюбился, влюбился! Ты в меня влюбился! И сам в этом признался». И в этот момент вошла мать. Откуда нам, детям было знать, за что меня наказывают ремнём с пряжкой? А? Отец? Помнишь этот случай?
Но я даже тогда продолжал вас любить. Только себя винить начал. Думал, что не так что-то делаю. Кстати! Я ж потом Таньке сказал вещи, которых сам не понимал, и всё сбылось. Я говорю её:
- Будет у тебя куча детей от разных мужей и куча целлюлита.
- Фи! Я в гостинице «Интурист» буду работать, и на фиг детей и мужей.
Потом ходила к всем взрослым приставала, всё спрашивала, что слово «целлюлит» означает. А кто же это мог рассказать, коли на дворе демонстрации с красными флагами и портретами вождей ходили? А детей у неё теперь, да, куча - от разных ОФИЦИАЛЬНЫХ мужей.
А помнишь, как я тебе, партсекретарю института, с дикими воплями приплясывая, рассказал, что будет с твоей партией через десяток лет, и кто такие коммунисты станут? В ответ была бит до синего состояния. А вы с матерью очень долго опрашивали, между делом соседей, не слышали ли они от вашего ребенка политических речей? - как понимаю, от страха.
Еще помню... Сидели смотрели Клуб кинопутешествий год 80-81 примерно. Показывали Таиланд и красивенный отель с гамаками возле бассейна. Я заявил, что я буду останавливаться в этом отеле и мне там не понравится. За пропаганду буржуйского образа жизни был отправлен вон к себе в комнату...
Так вот, бать… На этом фото, которое вместе с письмом, я в гамаке в том самом отеле, с напоминанием, как мне не дали досмотреть передачу. А вы не верили! Кстати, отель на самом деле дерьмо. Остановился тут исключительно ради того, чтоб сфотаться у бассейна. Надеюсь, теперь тебе становится кое-что ясно. Да, бать?
А вот то, что началось потом, когда вы меня из-за моих «придурей» потащили к психиатру… Думал – никогда не прощу. Но простил, не икай там.
Дай боже здоровья тому психиатру, если жив еще или в лучшие места, если нет. Но, я был мальцем не глупым, и понимал, что хорошо это не закончится. Поэтому постоянно подсматривал и подслушивал у него, когда меня таскали на приемы. И, как-то раз я услышал, как он втолковывал вам с матерью, вернее не услышал, а именно подслушал из соседней комнаты. Я для этого из дома благоразумно притащил с собой кружку для двери...
Так вот. Он втолковывал ВАМ, моим самым родным на свете людям, что не все в этом мире еще понятно и можно объяснить. И ребенок, типа у вас, просто гениальный. Оставьте его в покое, типа полечим амбулаторно - это все нагрузки большие - спорт-музыка-школа, то да се.. И в карточку я умудрился нос сунуть не раз и старательно все латинские закорючки переписал. Что успел и, в библиотеке с медицинским словарем переводил.
И, еще - я всегда точно знаю, кто на меня смотрит, что в транспорте, что в огромной толпе, неважно куда, хоть со спины. А почему я говорю, чтобы этому врачу только хорошее, потому, как сейчас понимаю, что если бы он написал хоть парочку случаев из рассказа моих родных, мне была бы хана. Большая. Клиника психиатрическая точно.
Вобщем, отец… Я к чему тут развёл эти сопли. Прощаюсь я. За мной две пары глаз круглосуточно пасут. И это не те, от кого я из России линял. Это новые клиенты. Им нет дела до моего прошлого. Они пришли за мной. Конкретно за мной. Прощай, пап. Не суди.
Я уже в России, но мы не увидимся никогда. Письмо отправляю из Таганрога, скоро ты его получишь. И может быть, на тот момент я ещё буду на свободе.
Твой сын»
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Андрей Кадыкчанский обязательна.
|
 |
