Ожидания Ма были напрасны: беседа достигла крайней степени оживления,
Теперь дядюшка Хань принялся пугать зачарованных слушателей ужасами нашествия варваров с запада. Признаться, «белая угроза» не была внове, о ней упоминали многие политики, оправдывая военные приготовления на западных рубежах Персии и Руси. Иной раз они настолько увлекались, что даже отдаленные индусы и ханьцы начинали с тревогой посматривать на закат, ожидая вторжения от свирепых белокожих дикарей.
- Там, в закатных землях, разбухает неведомая сила, угрожающая подорвать Столпы Цивилизации, - утверждал дядюшка Хань. - Варвары плодятся как саранча и готовы подняться на крыло, чтобы опуститься всей стаей и опустошить наши поля. Вся наша цивилизация - лишь тонкая пленка, не толще плесени, на массиве дикости. Рано или поздно катаклизмы прорвут пленку и оттуда покажется истинный лик истории - морда кровожадного зверя...
Как гласит китайская пословица, особенно приятно слушать капель дождя, сидя в уютной комнате -так и вести о неведомой угрозе приятно щекочут нервы в полной безопасности. Дамы так и прильнули к своим кавалерам, словно белокожие дикари с дубинами были совсем рядом, а мужчины приосанились и выпятили грудь, принимая неведомый вызов.
Увы, прямодушный воин разрушил очарование:
- Ерунда! - безапелляционно провозгласил Сиямак. - Фаранги угрожают нам? Они беда самим себе, а не культурным людям. Для нас, людей цивилизации, естественна иерархия и солидарность, в любой ситуации мы выстраиваем полноценное общество, в котором каждому определено, что ему делать. А фаранги, вместо того, чтобы копировать наши достижения, или, на худой конец, сохранять свой прежний образ сословной жизни, ударились в «демократию». У них появилась новая вера в то, что каждый имеет право быть кем хочет, что положение человека зависит от таланта и усилий. В итоге, наверх пробивается не тот, кто всех умнее или обладает качествами вождя, а тот, кто всех подлее, кто готов интриговать против соперников, злословить исподтишка или убивать втайне. Кому могут быть опасны орды таких дикарей, которых ведут не те, кто должен это делать по природному благородству, а те, кто всех подлее? Поэтому фаранги погружены в бесконечные распри и свары, что так контрастируют с величественным и созидательным спокойствием держав Кольца Цивилизации!
- Конечно, - продолжил доблестный сартип, искоса взглянув на Гобада. - Если мы сами не обезоружим себя, не разрушим устои нашей цивилизации тем, что увлечемся чужеземными веяниями и сами уподобимся им... Если мы откажемся от нашего общества, которое тысячелетиями, со времен легендарных перво-правителей, превращало Персию в земной рай, если поддадимся на лукавые уловки «демократии», на ложный посыл, что все люди равны и только честная борьба выделяет среди них лучших - в то время как в действительности побеждать будут худшие...
Страстность генерала была непритворной, он слишком многое вложил в персидскую мечту о благоустроении Европы по заветам Ахура Мазды.
Гобад сделал вид, что упрек в забвении благих традиций к нему не относится. Он подытожил речь Сиямака:
- Таким образом, Столпам Цивилизации не угрожает вторжение варваров- европейцев? По крайней мере, пока они сами не перестанут быть цивилизованными? Тогда что же должно произойти, чтобы могущество Европы стало очевидным?
Внезапно Гобад побледнел, совсем как в том момент, когда он вдохновился стилем императорского манифеста. После мгновенного приступа дурноты он начал говорить - и голос его звучал весьма странно:
- Земной шар как мячик в руках шаловливой девочки - прыгает и скачет так, океаны выплёскиваются из своих лож, а горы осыпаются как подсохшие куличи из песка... Волны идут, задевая гребнями облака, а тучи, сеющие град и молнии, мчатся впереди стены воды... Напор ветра такой, что срывает почву с земли, обнажая кости гор... Все, что есть на земле, обречено, оно лишь может выбирать, какой смерть исчезать. Высокое становится низким, холодное - горячим, строения - склепами, руины - убежищем уцелевшим...
Голос персиянина пресекся... Он продолжал выдавливать из себя слова:
- Вода уходит, оставляя занесенные песком города; огонь угасает, оставляя пепелище; народы истлевают, оставляя поля, усеянные костями; память истекает в никуда, как капли из разбитого кувшина...
- Вы считаете это пророчество забавным? - после продолжительного молчания спросил заводчик Ма.
Он один осмелился нарушить напряженную тишину, так как заметил Родневу, которая материнским жестом привлекла к себе внучку Викрама. Милая Сухаши была тенью своего деда - в прямом и переносном смысле, так следовала всюду за ним на полшага сзади и пряталась за фигурой с флотской выправкой. Никто не видел ее глаз, так как она держала головку полуопущенной, и мало кто мог похвастаться что слышал ее голос: она отвечала на приветствия или благодарила робким шепотом. Теперь она взирала на Гобада с ужасом, словно видела воочию картины представленных бедствий.
- Я не вижу в этом ничего забавного, равным образом как и трагичного - был ответ пришедшего в себя Гобада. - Все имеет начало, все имеет конец. Я сам не понял, откуда у меня перед взором явились эти картины, но я не вижу в них чего-то, что противоречило бы моему взгляду на мироздание.
А потом персиянин наткнулся на выразительный взор Родневы...
- Разумеется, все это шутка -деланно рассмеялся Гобад. - Я не рассчитывал, что в нашей сугубо интеллектуальной игре примут участие впечатлительные особы, а мои фантазмы будут соотнесены с реальностью.
Гобад опустился на одно колено перед застывшей в полуобмороке Сухашей, с той галантностью, что выделяла персов среди остальных цивилизованных наций, и нараспев произнес рубаи, которые мгновенно родились при виде перепуганной девушки:
«Тень от крыла голубки, аромат от розы,
Мне милее тех, от кого они исходят:
Истинная красота - лишь дуновенье,
Что исходит от вечности и становится вечностью»
Много позже Сухаши поймет, что она вот так, незатейливо, попала в историю, и что скромная дурнушка была поставлена словом великого поэта в один ряд с царственными меценатами, блистательными красавицами или всемирно известными философами.
Но это - потом, а пока... Пока Роднева решила не расправляться с персиянином так, как сделала бы это при случае с докучливым медведем.
Она даже смягчилась при виде непритворного огорчения Гобада:
- Признаюсь, я не сильна в поэзии, да и в развлекательных жанрах вообще, так что не могу по достоинству оценить Ваше вдохновение, мой милый Гобад. По представлениям моей родины, через поэта говорит тот, кто выше поэта, а поэт тогда поэт - когда передает, а не придумывает. Поэт- всегда пророк, если он принимает на свои плечи всю тяжесть своего таланта. И то, что Вы прозрели, блистательный Гобад, видимо содержит ответ на наш спор... Правда, какой - я не в силах уразуметь.
- А я вижу твердое и ясное указание на единственную возможность возобладания Европы над Столпами Цивилизации, - проговорил кто-то из присутствующих-его имя осталось неизвестным. - Если некий катаклизм смоет тонкую пленку культуры с поверхности земли, то преимущество получат дикари, для которых беды и лишения - дело обыденное, а не конец света, как для здесь присутствующих. Вот тогда фаранги придут на наши земли и невозбранно поселятся там, воспользуются плодами нашей цивилизации.
- Нет-нет, это решительно невозможно! -твердо заявил заводчик Ма. - Цивилизация настолько прочно укоренилась, что ничто не сможет ее выкорчевать с лица земли. И Ваши фантазии, вдохновенный Гобад, более обличают в Вас поэта, чем серьезного ученого.
- Идеи катастрофизма вполне респектабельны среди мудрецов... - позволил возражение дядюшка Хань. - То, что мы видим - не есть то, что есть на самом деле. Несколько поколений наших мудрых предков, да и наша жизнь, прошли в покое и благоденствии - но кто сказал, что так будет всегда? День сменяет ночь, зной приходит на смену дождю. Никто не решится предугадать, какие катаклизмы ожидают нас в будущем.
Ma решительно сопротивлялся:
- Я не могу представить нечто, что буквально сотрет с лица Земли все наши достижения: огромные мегаполисы, стальные дороги самобеглых колясок, опоясывающие земной шар, заводы и рудники, простирающиеся на версты, наконец, сотни миллионов трудолюбивых и умелых людей, которые вдыхают жизнь в эти циклопические сооружения. Коли такая катастрофа случится, то на поверх земли не останется ничего живого, включая наших обожаемых фарангов. И не надо уповать, что некая дикость может служить причиной спасения: как мне представляется, при потрясениях нецивилизованный человек обращается в зверя, теряет стержень воспитания и сотрудничества, а его жизнь превращается в самоистребление.
За словами Ма стояло его дело: он знал лучше многих присутствующих, насколько прочны предприятия Кольца Цивилизаций и какие бури способны они выдержать.
Ему осмелился возразить только Богдан Плескович, всемирно известный профессор добротолюбия. Его изыскания потребовали погружения в мир ведической этики, и поэтому ректор Новоземельской Высшей Схолии очутился за десяток тысяч верст от своего дома, по пути в чарующую Бхаратваршу.
- Ваши домны и прессы, почтенный председатель, могут устоят от удара волны. Может сохраниться персонал мануфактур и заводов, не спорю. А вот представьте такой оборот: увы, Вы, лично Ма Линь Юй, оказываетесь среди жертв. И, что вдвойне печальней, все ваши родственники и управленцы, тоже уходят с лица опустошенной земли. А вот практиканты и приказчики из фарангов, которые безусловно есть на Ваших предприятиях - по случайности уцелеют. Или же - удар стихии придется по Столпам Цивилизаций, причем такой силы, что обрушит их - а вот Европа примет удар стихии в ослабленном виде. И что же тогда мы будем иметь? Ослабленную цивилизацию - и рядом дикость, сохранившую свою мощь хотя бы в таком виде, чтобы возобладать над руинами нашего мира. Причем дикость, уже имевшую опыт общения с культурой, уже обладающую определенными навыками в подражании нам.
- Скажем, брат Жан, - продолжал профессор звучным, хорошо поставленным голосом, словно в аудитории среди студентов. - Он мало способен к управлению устройствами и упорядочиванию стихий, но он знает наши языки и достаточно сметлив, чтобы разобрать при необходимости технические описания. Приказчики - греки на рудниках Родневы Огниславны наверняка способны управлять низшими звеньями трансконтинентальной корпорации. Стюарды и младшие механики из европейцев в состоянии кое-как, с трудом, но все-таки наладить работу даже такого сверхсложного и огромного устройства как наша «Лунная Мелодия».
- Нет! -с жаром возразил дядюшка Хань.. - Это решительно невозможно, ни один фаранг не в состоянии управлять огненной стихией, что свивается в спираль в движителях судна, им недоступна расчетная натурфилософия, а развитие их техники идет в совершенно другом направлении - в извлечении силы пара и давления воды. Для европейцев все наши достижения навсегда останутся чудом.
- А кто помешает муравьям - фарангам окружить «Лунную Мелодию», разобрать все, что будет вне их понимаю, а взамен поставить свои примитивные движители? А потом, вдобавок, объявить «Лунную Мелодию» своим изобретением! - говорил профессор. - Мы стоим лицом к лицу с параллельной цивилизацией, которая пока довольствуется ролью услужения, но при первой же возможности готова сыграть главную роль. Единственное, чего не хватает Западу, чтобы возобладать над Востоком - ослабления стран Восхода.
- Но это же непорядочно! - послышались голоса. - Помилуйте, как бы мы не относились к европейцам, мы не в праве подозревать их в такой низости - в возможности беззастенчивого присвоения наших достижений!
- Я отсылаю всех присутствующих к показаниям сартипа Сиямака, который верно оценил нравственный поворот, случившийся в Европе с ее увлечением демократией. Поверьте, как ни трудно даже говорить о возможности оного, но для фарангов нет слова «порядочность» - есть слово успех. И если для успеха им предстоит украсть плоды наших трудов и выдать их за свои - это будет сделано, причем без всяких угрызений совести. - таковы был вердикт Богдана Плесковича. - Прежняя Европа королей и рыцарей просто отставала от нас в развитии, но имела все шансы пройти наш путь и занять достойное место в Кольце Цивилизаций. Нынешняя Европа уклонилась с верного пути: она лишилась разумной иерархии благородных и строит иерархию подлых, которые не способны к творчеству, но зато способны к воровству как никто другой. Так что, в случае катаклизма, я предвижу возвышение как раз шайки фарангов, хотя бы ближе всего к Кольцу Цивилизаций сейчас подводит прогресс Тауантинсуйю, державы прямодушных и рачительных инков.
Роднева покачивала головой, словно пытаясь найти неувязку в рассуждениях своего соотечественника:
- И что тогда, позволю себе осведомиться, будет, например, с нашей родной Тартарией?
- А ее не будет. - был твердый ответ. - Вам наверняка приходилось иметь дело с подлогами в имущественных отношениях, как ни печально признавать, что кто-то из русов может опуститься до такого греха. Главное, что делает преступник - стремится уничтожить все документы, свидетельствующие о праве на наследование других лиц, и, в первую очередь-прямых наследников. Наследники славы и богатств Тартарии -мы, русы и тартары. И нашим потомкам предъявят документы, что нас не было, и что наша славная держава, владычица Севера - никогда не существовала. А вместо нее - скудная и бесприютная пустыня, которая будет обязана всем своим развитием только благотворному влиянию Европы. Тогда у потомков Тартарии не возникнет вопросов, отчего все богатства и достижения нашей многотысячелетней истории принадлежат другим, не естественным владельцам, а сами русы будут находиться в позорном положении прислуги.
- Разумеется, - сказал профессор после недолгого молчания. - Все, что я сказал - лишь описание крайности, в которую не верю сам, но принужден рассматривать из соображений научной всесторонности.
Присутствующие молчали, представляя себе переворот в грядущем. Поэтическая фантазия Гобада быстрее прочих нарисовала картину возможных бедствий:
- Теперь я вижу мою цветущую родину занесенную песками, погрязшую в невежестве и унынии. Персы унижены, а фаранги - возвышены: самодовольные люди снисходительно объясняют моим несчастным соотечественникам, что когда-то, в далеком прошлом персы были велики, но теперь-умалились. Фаранги сами пишут для нас историю, по косвенным свидетельствам своих летописцев, на основании неясных слухов, глухо доходивших до них через время и расстояние. А нашу историю они презирают, считая ее порождением поэтических гипербол и простодушного возвеличивания малостей. И мы верим им, а когда видим величественные следы деяний предков - не доверяем своим глазам, словно морок застилает взор. Как нищие, мы ловим подачки фарангов, когда они снисходят к нам с разъяснениями свой науки и техники - ведь мы забыли о том, что даже в далеком прошлом Восток превосходил жалкие потуги Запада. Мы сами оскопляем себя, как подъяремный скот для работы, и с радостью выполняем урок, положенный хозяевами. Великие Столпы Цивилизации высятся жалкими обрубками в завале мусора, наше могущественное Кольцо разорвано, культурные нации - разрознены. Если это то, к чему мы идем... Чем может кончиться наша история-то к чему духовные взлеты провидцев-мудрецов, старание инженеров, труд рабочих, верность жен и доблесть солдат? Неужели. Под нами, под тонкой палубой -бездонная пучина, вместо блеска цивилизации -тлен и пустота?
Прозвучал ответ заводчика Ма:
- В ответ, мой дорогой Гобад, я могу привести притчу одного из учителей дядюшки Ханя о неком простаке, которому мешали горы. Что ж, решил простак, надо горы срыть. Окружающие изумились, но потом увидели, как все семейство простака принялось копать и таскать землю в корзинах до близлежащего моря; а простак мимоходом объяснил, что у его детей будут дети, и у тех, сообразно, тоже дети, и род его не прервется, а будет только увеличиваться. А горы - они так и останутся в неизменном состоянии, так что увеличивающиеся в числе люди все равно победят их... Горы, подслушав эти рассуждения, сочли за благо расступиться добровольно и дать путь человеку. Так что, уж извините, я, скромный человек, не боюсь стихий и катаклизмов, я буду делать свое дело, в меру своих скромных сил, и я верю, что никакая гора не устоит пред целеустремленным человеком с заступом.
- Поэт всегда уступает первенство труженику, так что я с радостью признаю правоту почтенного председателя! - - отшутился персиянин.
Гобад уже понял, что его шалость не удалась в роскошном обществе и на роскошном судне. Не стоит шутить о потопе на палубе, колышущейся под ударами волн, даже если это палуба сверхсовременного и непотопляемого лайнера.
Слушатели начали расходиться, обмениваясь замечаниями о споре. Если какие-то воспоминания о кошмарах, нарисованных фантазией Гобада, еще оставались в их памяти, то они оказались стерты Туманными Картинами, представленными для публики первого и второго классов на третьей палубе.
Туманодеи представили серию живых картин по мотивам легенды «Персики Сиванму». Труппа заслуженно считалась одной из лучших в круге цивилизации, а в этот день они были на подъеме, чем крайне удачно завершили тот торжественный день. В сфере туманной пелены посредством преломляющих зеркал возникали картины, то предельно четкие, то размытые, когда повествовали о видениях или о событиях в отдалении; рядом с актерами в пышных одеяниях возникали отражения фантастических существ и пейзажей; прекрасные пейзажи Поднебесной, перенесенные с помощью светопишущих устройств, разнообразили представление и тонко намекали на душевной состояние героев, почти ничем не отличаясь от оригинальных видов.
А когда персиянки-плясуньи из числа друзей Гобада (их все-таки заставили дополнить шалями скудное одеяние из почтения к чопорным нравам ханьцев) исполнили в туманной сфере несколько танцев на фоне панорам дворца шахиншаха, то восторгу публики не было предела.
Порывы ветра усиливались, волнение океана ощутимо раскачивало огромную «Лунную Мелодию». Суета, незаметная для глаз пассажиров, стала явна, так как по нижним палубам начали сновать матросы; стюарды настоятельно просили всех покинуть обзорный помост.
Роднева еще медлила на самом верху, хотя, заметив приступ кашля у Ма, настояла на его уходе с продуваемой палубы. Стюарда заносили внутрь сиденья, скатывали ковры и разбирали зонтики. Доблестный Викрам тяжело поднялся по трапу и встал у самого ограждения, бестрепетно глядя в лицо разворачивающейся бури.
Из темно - свинцового сердца шторма к «Лунной Мелодии» тянулись полосы клубящихся серых облаков, они словно стремились охватить свою жертву. Вспышки молний пульсировали за горизонтом. Водная взвесь летела по ветру, пена вскипала на гребнях волн.
- Вы боитесь, моя дорогая? - неожиданно спросил Викрам женщину.
- Конечно, - ответила она, подойдя ближе, словно ища защиты в мужественном старце. - Бушующее море столь ужасно...
- Будьте покойны, это всего лишь рядовой шторм, которые «Лунная Мелодия» пережила не один десяток. Мы проломимся сквозь волны и достигнем Малабара, потеряв лишь пару дней.
- Странно, - в голосе Викрама послышался смешок. - Вы, русы, боитесь бурлящей воды, которая для нас, морских раджпутов, всего лишь досадная неприятность: мы читаем море как книгу, мы прочитываем все способы избавления от опасности и применяем их машинально, не дав себе время испугаться. Но, сознаюсь, самое жуткое, что я видел в своей жизни -это ваша страна зимой, полностью укрытая саваном смерти, пелена льда и снега, которая простирается на половину материка, полное оцепенение жизни. А самое удивительное, что я видел - как по непробиваемой скорлупе космического холода, по снегу, бодро трусила лошаденка с возом, а ее возчик, полупьяный мужичок, распевал песни на морозе, от которого у нас, моряков Бхаратварши, сердца превращались в кусок льда. Тогда я понял природу русов, их привычку к обыкновению смерти, которая всю жизнь окружает их, что этот ледяной ужас ничуть не страшен и что человек справится с любым бедствием.
- У каждого народа свой образ ужаса, а чаще всего он вырастает из неожиданного и непонятного, - рассмеялась Роднева. - Скажем, я могут очутиться в заснеженной тайге и тут же примусь устраивать укрытие и разжигать костер: Вы в сердце бури на утлой лодке спокойно достигнете берега. Наверно, в этом секрет подсознательного единения народов Столпов Цивилизации: каждый из нас обладает способностью справиться со своими знакомыми катаклизмами, а вместе мы оказываемся непобедимы.
- Смотрите, ветроплав! - воскликнула она, указывая на серебристое пятнышко на фоне свинцовых туч.
Воздушный корабль стремился обогнуть косматую тучу, лучи угасающего солнца дробились на вращающихся лопастях.
- Скажите, он в опасности?
Старец напряг зрение, увы, ослабевшее с годами, наконец произнес:
- Если это боевой ветроплав, а иных тут быть не может, то он может перескочить завихрение поверху, у него хватить запасы высоты. Вскоре он очутится высоко над нами, в царстве солнечного покоя, и только водоворот туч далеко внизу будет напоминать о буре вокруг «Лунной Мелодии»...
- Да, моя дорогая, Вы безусловно правы: люди справятся с любой бурей. - сказал Викрам после долгого молчания. - Даже с теми, которые раз за разом будут топить наш мир, как застигнутый бурей корабль. Не сейчас, моя дорогая, не сейчас, не пугайтесь... Я говорю об иной буре, которая надвигается на нас, и иных людях, которым предстоит пасть в напрасной борьбе с нею - а потом заново отстраивать разрушенное. И я не знаю, сожалеть ли об их участи или завидовать их мужеству.
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.
|
 |
