Криптотартарийская история Омска. 8

В предыдущих частях очерка повествование о скрытой истории Омска (на фоне коллизий Российской империи с Сибирским царством) доведено до 1722 года.
Первый акт истории был сыгран, после чего наступил полувековой антракт, в течение которого трудно обнаружить какой-то осмысленный сюжет. Несомненно, история продолжалась с прежней драматичностью, но на данном этапе она не обнаруживается криптоисторическими методами в виде, доступном для описания.

История развернула занавес и представила публике второй акт в 1760-х. На сцене, как и прежде, выступили наши главные герои - Омские крепости и Сибирское царство.

Эксперимент Петра I по реанимированию Сибирского царства, с целью принудить прежних вассалов тартарийских царств войти в состав империи, по ряду причин был признан неудачным. Кочевники и ханства Центральной Азии не признали в России законного приемника Тартарии, то есть Казанского, Астраханского и Сибирского царств; остатки тартар активно сопротивлялись попыткам ввести их в разряд подданных, лишить вольностей и привилегий, и дать возможность  Санкт-Петербургу проводить от их имени экспансионистскую политику; вдобавок, в модель абсолютистской империи не вписывалось полу-автономное царство.
Тем не менее, Сибирское царство было восстановлено на базе Сибирской губернии именным указом Екатериной II в 1764 году и просуществовало в составе Российской империи до 1782 года (или 1799 года). Разумеется, во многом как формальность, но всё равно такое упорство должно иметь веские причины для повторения.
В ходе своего повествования я часто вынужден употреблять фразы вроде "нет объяснений", "не сохранилось сведений", "неясно" и "видимо": история второго Сибирского царстве в Российской империи попадает в эту же категория явлений, которым нет объяснения в официальной истории и о которых сохранились случайные обрывки свидетельств.
Петр Андреевич Словцов, вспоминая этот казус, отделался странной фразой, что матушка-государыня хотела сроднить зауральские сиротские семьи с господствующей семьей.
Разумеется, проблема разобщённости Сибири и Евроссии стояла довольно остро, потому что выходцы из Сибири при Романовых никогда Сибирью не управляли, что имело много отрицательных последствий. Проект воспитания лояльной сибирской элиты в виде какого-то особого сибирского дворянства из старожилов и туземцев мог быть поддержан Екатериной Алексеевной.
По мнению Николая Михайловича Ядринцева ("История освоения Сибири", гл. XII ) толчком к этому решению была как раз Омская крепость, замкнувшая на себя укрепленные линии и зримо обозначившая смещение фронтира на юг, в степи. Для удобства управления новыми подданными - киргизами было бы, по мнению матушки-государыни, целесообразно образовать наместничество и объявить его царством со столицей в Тобольске. Российский губернатор-наместник стал изображать из себя что-то вроде "вицероя" по выражению Николая Михайловича: в его время имелась прямая аналогия такого управления в виде Индии под управлением вице-короля в составе Британской империи.
В Тобольске был установлен трон, на котором сибирский наместник принимал делегации от туземцев; Сибирскому царству был дарован герб с двумя соболями, а также право печатать собственную медную монету.
По мнению Ядринцева, таким образом императрица привлекала лаской и вниманием новых подданных из киргизов - нынешних казахов, а также выказывала благоволение местным сибирским татарам. В делопроизводство вводился "бухарский" язык, образовывалась торговая дума для туземцев.
Весьма интригует упоминание "бухарского" языка. Это, несомненно, какая-то форма "тюрки": литературного (то есть письменного) языка Средней Азии и Поволжья, от которого происходят современные узбекский, башкирский и татарский - подразумевается язык татар Поволжья. В нём использовалась упрощённая арабская письменность. Среди сибирских татар тюрки не имел широкого распространения, и был окончательно импортирован в Сибирь в девятнадцатом веке просветителями из Казани. Тюрки имел хождение и среди грамотной части предков казахов.
Недоумение заключается в том, что грамотных сибирских татар и киргизов было крайне мало, а позволение использовать тюрки как государственного языка (или одного из государственных языков) Сибирского царства влекло за собой определённые политические издержки. Обучение грамоте в таком виде неизбежно усиливало влияние Благородной Бухары как центра учёности, с чем можно было смириться ввиду малого политического влияния этого средневекового ханства, и Блистательной Порты - как общего центра суннизма и политического влияния на исламизированных тюрок. С Турцией было достаточно проблем в европейской части Российской империи, чтобы транслировать их ещё и на Сибирь.
Екатерина II не могла не понимать, что реализация проекта в таком виде привела бы  к подготовке пятой колонны турецкого влияния в глубоком тылу империи. А в целом версия Ядринцев подразумевала, что обитатели Центральной и Средней Азии ранее были знакомы с неким Сибирским царством, возможно, немного в другом виде и под другим названием, и им было проще интегрироваться именно с реинкарнацией "царства", а не с колониальной европейской империей.

И в тех же 1760-х происходит радикальное изменение в положении Омска: крепость возводится на правом берегу Оми, наконец-то, спустя полстолетия снимая все недоразумения левобережного положения. Но строительство её вызывает очередные вопросы, на которые привычно не находится ответов.
В середине восемнадцатого века, воспользовавшись ослаблением джунгар, русские построили/достроили две линии укреплений, обозначивших новый фронтир: в 1752 году Пресногорькую линию Омск-Оренбург (примерно по современной трассе Транссиба Омск-Челябинск), а Иртышскую линию крепостей соединили с Бийском, то есть с алтайскими укреплениями.

В 1763 году Иван Иванович Шпрингер получил чин генерал-поручика и был назначен командиром Сибирского корпуса. После ознакомительного вояжа по городам и крепостным линиям Западной Сибири, Шпрингер в 1764 году признал целесообразным переместить командование пограничными линиями в Омскую крепость: здесь

"... должно завсегда находиться главному теми местами командиру".

Будучи грамотным фортификатором, генерал-поручик собрал вокруг себя команду профессионалов и открыл подготовку инженерных кадров. Проектное бюро при штабе в Омске в 1764 году закончило проектирование опорных пунктов Колыванской линии, что стояло в планах этого коллектива, а дополнительно разработало проект переустройства крепости в устье Оми.

С этим проектом, подписанным генерал-поручиком Шпрингером и инженер-майором Малмом, в Санкт-Петербург отправился инженер-прапорщик Зелёный.
В первоначальном виде проект Шпрингера-Малма предусматривал реконструкцию и расширение Первой Омской крепости на левом берегу Оми (это была бы третья или четвёртая реконструкция постоянно ветшающих укреплений) и строительство новой крепости на высоком правом берегу Оми. В ходе согласования в столице, левобережная крепость была предназначена под снос, а правобережная - дополнительно расширена по сравнению с предложенным проектом.

Сохранилась положительная экспертиза, составленная военным инженером Муравьёвым в мае (ст.стиля) 1767 года:

"...как сия крепость к переносу назначена способнейшее против прежней крепости место и прожект сделан по уважению тамошнего соседнего народа по регуле фортификации изрядно, к тому в старой крепости все строение пришло в крайнюю ветхость, и по причине неудобного расположения всегдашней происходит труд при взвозе рекою Омь провианта, что все ныне миноваться может..."

Строительство Второй Омской крепости началось в 1768 году силами солдат, каторжников и мобилизованных крестьян, а спустя два года два путешественника по Сибири, академики Фальк и Паллас, описали практически готовую крепость. Она поразила их масштабом и продуманностью.
Омск стал рассматриваться как центр южных рубежей Западной Сибири. Шпрингер окончательно перенёс штаб из Тобольска в Омск. С этого момента началось возвышение Омска от рядовой крепости до самого значительного города в Азиатской России, потому что вслед за военными сюда были перемещены гражданские губернские власти, за ними обыватели и купцы.
Первая Омская крепость была разобрана, на её месте возник обывательский Ильинский форштадт, а к нему с юга был пристроен Казачий форштадт - центр Сибирского казачьего войска.
С переносом крепости на правобережье Оми были решены все проблемы странного прежнего левобережного расположения укреплений - это было отмечено в заключении Муравьёва.

Витиеватый канцелярит того времени донёс до нас странную фразу, о том, как уважили тамошний соседний народ изрядной фортификацией. Уточнения, что это был за народ и зачем ему такая форма уважения, в тексте экспертизы приведено не было. Военный инженер не мог не представлять себе противника, против которого строилась крепость, поскольку от этого зависел сам замысел - и всё же предпочёл отделаться нарочито туманной фразой.
А в этом и заключалась главная интрига появления Второй Омской крепости: в её масштабе и в конструкции, которые не могли быть оправданы стратегической обстановкой.
На всю Российскую империю было 11 крепостей первого ранга и 14 - второго. Единственной крепостью второго ранга за Уралом была Омская.
Дело было даже не в значительном гарнизоне, потому что Омск рассматривался как центр тысячевёрстных пограничных линий, то есть местом размещения стратегического резерва. У меня нет сведений о числе расквартированных солдат на 1760-е годы, а вот в 1805 году, в аналогичных условиях, там числилось 3463 солдата и 92 офицера, 22 крупнокалиберных орудия в цейхгаузе (пушки, мортиры и единороги) - и это не считая приписанных к Омску нескольких тысяч сибирских казаков.
Сама крепость была построена в строгом соответствии вобановской системе, то есть однозначно для противодействия противнику, обладавшему мощной артиллерией для разрушения крепостных стен, сапёрными подразделениями и значительной пехотой с огнестрельным оружием.
Об этом свидетельствует толщина земляных стен, которая на уровне плаца достигала 11 или 14 метров (последняя цифра относится к участкам стен с артиллерийскими позициями). По опыту европейских войн именно такая толщина обеспечивала 100% гашение энергии ядер - они застревали в грунте насыпи и не вызывали разрушений стен. Отмечу, что речь идёт о крупнокалиберных осадных орудиях, даже не полевых, который были в распоряжении сибирских полков и в самой Второй Омской крепости. Трудно даже представить, за сколько тысяч вёрст, миль и ли находилась ближайшая батарея осадных орудий, против которой воздвигались такие валы.

Проект подразумевал, что крепость в состоянии на равных бороться с английским линейным кораблём, который бы каким-то чудом смог бы добраться до среднего течения Иртыша, или сопротивляться полноценному европейскому корпусу, усиленному осадным нарядом - тоже, наверное, каким-то чудом перенесённому за несколько тысяч вёрст от места дислокации.

Если исторические обзоры не лгут, то на тот момент единственным настоящим противником Омской крепости были степняки. Они не обладали ни артиллерией, ни навыками взятия любых укреплений, ни вообще способностью к объединению в армию, способную оспорить российское владычество в Западной Сибири.
Против них достаточно было укреплений типа Первой Омской крепости - палисад из вертикальных брёвен высотой 3,5 метра за валом (с наружной стороны) высотой 2 метра и шириной 3 метра. Такая толщина стены была достаточной в том исключительном случае, если бы степняки смогли подтащить лёгкие пушки. Правда, им бы противостояла куда более дальнобойная крупнокалиберная крепостная артиллерия, так что идея была так себе...

Джунгары, которые были угрозой для русской Сибири полтораста лет и против которых (по крайней мере, официально) строилась Иртышская линия, перестали быть проблемой в 1758 году. Бесконечная война с Цинским Китаем закончилась для них катастрофой: ханьцы воспользовались распрями, окружили Джунгарию и уничтожили свыше 400 тысяч человек. Из смертельного кольца вырвались немногие: десяток тысяч прорвались к родственным калмыкам на Волге, в русское подданство, другие, в количестве считанных тысяч, спаслись в Средней Азии. Позже, часть уже русских калмыков в 1771 году вернулись на свою историческую родину, и признали китайскую власть, но это хаотичные перемещения вдали от русских границ, под ударами казахов, никак не влияли на устойчивость русских рубежей.

Киргизы - в середине восемнадцатого века уже можно применить современный этноним и назвать их казахами, хотя единой казахской нации ещё не было - были ещё более далеки от мысли штурмовать русские крепости. Хотя бы из свойственного казахам здравомыслия, которое заставляло их обходить русские посты и пехоту в каре за дальностью прицельного выстрела.
Полуторавековое противостояние с джунгарами подорвало потенциал казахского ханства, привело его к раздроблению, и к тому, что казахи перестали быть самостоятельными игроками в политике, хотя бы на уровне джунгар. Им оставалось только маневрировать между Россией и Китаем, выбирая формы вассалитета. После геноцида джунгар, который наглядно показал как китайцы могут решать проблему с кочевниками, связь с Россией стала выглядеть предпочтительней. На этом политическом фоне формирование обще казахского войска и его поход на север переходили в область фантастики. Русско-казахская граница тем временем постепенно смещалась на юг, и, хотя, требовала значительных сил для охраны, но русские в основном занимались отловом барантачей, поддержкой лояльной аристократий в распрях и в подавлении выступления низов по просьбам той же степной знати.
Строить большую крепость с крепостной артиллерией и пехотными полками в гарнизоне против разрозненного казахского конного ополчения особого смысла не имело.

Чтобы закрыть тему угрозы с юга, можно обратится к приключенческой литературе - к роману Жюль Верна "Мишель Строгофф", о храбром русском фельдъегере, который через оккупированную некими "татарами" (не забываем - в подлиннике "тартарами") доставил весть об измене в Иркутск брату царя. Роман отражал представление европейцев о территориях за Уралом середины 1870-х (напечатан в прессе в 1876 году). Русские переводы (замечу - появившиеся позднее на 20 лет, с лакунами и искажениями исходника) повествовали о прорыве "татарской" конницы под предводительством хана Феофара из Коканда или Бухары.

Вот как описывался Омск, родной город Михаила - Мишеля, в момент захвата:

"Город был на военном положении; везде видны были отряды татар, а главные их силы расположились биваком на площади, готовые двинуться дальше по первому приказанию. Только высокая часть города, лучше укрепленная, чем торговый квартал, не была еще взята мятежниками."

В "высокой части города" можно увидеть Вторую Омскую крепость, правда, упразднённую в 1864 году, но сохранившую остатки фортификации, и, действительно, располагавшуюся на возвышенности.
Жюль Верн был фантастом старой закалки, то есть популяризатором науки, позволявшим себе оживлять выдуманными персонажами и бесконечными приключениями строгие научные теории. Европа действительно верила, что к югу от русской Сибири находится потенциальный агрессор, способный на вторжение - разумеется, не на победу, ибо как дикари могут победить полу-европейскую страну? Сами русские перестали рассматривать угрозу с юга как реальную в 1850-х годах: последний проект использования Омской крепости в виде укрепления относится к 1850 году. В дальнейшем она превратилось в место размещения казарм омского гарнизона и служб Сибирского военного округа.
Примеров применения артиллерии жюль-верновскими татарами-тартарами в романе не отмечено. Мэтр был серьёзным писателем, он мог писать о способе достижения Луны с помощью супер-пушки, но возможность переброски батарей на конной тяге из Средней Азии в Сибирь им была сразу исключена, как слишком фантастичная. И это было сущей правдой.

Равно как и обратный процесс - перемещение армии с тяжёлым вооружением из Сибири или с Урала в среднеазиатские ханства. Вторжение России с целью покорения Туркестана было продолжительной компанией, с захватом промежуточных рубежей и планомерным подтягиванием резервов с артиллерией.

Методом исключения в перечне потенциальной армии для штурма шпрингеровской крепости у нас остаётся Китай.
Разгром джунгар в 1750-х неожиданно поставил Россию лицом к лицу с Китаем в Центральной Азии - точно так же как веком раньше это произошло на Амуре. Тогда это привело к столкновениям. Для Китая Албазинская эпопея 1650-1686 годов была рутинным конфликтом на отдалённой границе, а для русской Сибири - самой ожесточённой войной после похода Ермака. Можно представить, какое впечатление произвело на Тобольск и Санкт-Петербург осознание факта, что Пекин претендует на джунгарское наследие, то есть на территории, докуда достигали джунгарские набеги - то есть до самой Тары.
Миллер не остался в стороне от обсуждения китайской угрозы. В 1764 году для Сената им был составлена справка "Рассуждение о предприятии с русской стороны войны с китайцами". И вряд ли это было случайным совпадением с замыслами Шпрингера о построении крепости в центре сибирских линий, в Иртышском коридоре возможного вторжения вглубь Азиатской России.
Тогда, хотя бы формально, разрозненные пазлы собираются в картинку: Вторая Омская крепость строилась против китайской угрозы. Нелишне напомнить, что на середину восемнадцатого века Китай всё ещё занимал заслуженное место среди супер-держав того времени, и, если бы, Российская и Цинская империя имели бы возможность сойтись на реальном фронте, то я, при всём своём партиотизме, поставил бы скорее на Китай с его ресурсами.

Единственная загвоздка заключалась в том, что единственным реальным театром военных действий России и Китая в семнадцатом-девятнадцатых веках было Приамурье в семнадцатом веке. А после Нерчинского договора 1869 года Пекин предусмотрительно вывел из пограничной полосы постоянное население, после чего будущий фронт перестал быть таковым: воевать было незачем и некому. Что с одной стороны, что с другой. Обе империи ограничивались пограничной службой, охраной чайных караванов, да совместно гоняли хунхузов.
И у меня есть подозрение, что Пекин больше боялся не "олосы" - официальных русских, подчиняющихся Санкт-Петербургу, запертых на далёком пустом севере, а собственных подданных, которые вступали в контакт с олосы... И становились хунхузами, то есть краснобородыми, что как-то намекает на связь с рыжебородыми русскими казаками - "лоча", которых верноподданные Цинов всерьёз считали демонами-людоедами за свирепость (уж такую специфическую память оставили о себе походы Хабарова, освоение Амура и Албазинские войны).

Русская вольница была слишком соблазнительна для замордованных подданных Цинов, множество людей искало воли и спасения на безлюдном севере, а там синтез двух культур приводил к неожиданным результатам: простые русские с рядовыми китайцами слишком быстро находили общий язык. Например, как было в Желтугинской республике конца девятнадцатого века, в которой золотоискатели организовали вполне демократическое и процветающее общество в стиле Дикого Запада, и разогнать его смогла только регулярная китайская армия.
В идеологической структуре Срединной империи российские Сибирь и Дальний Восток считались глухой периферией цивилизованного мира (разумеется, центрального Китая, не считать же цивилизованными каких-то красномордых варваров из Европы). Эта периферия рано или поздно почувствует благотворность ханьского влияния и воспримет своё предназначение - стать частью Китая, приобщиться настоящей культуре, воспринять китайский культурный код: варвар, воспринявший культуру - ханец, а ханец, не воспринявший культуру - варвар.
Но это в очень далёкой перспективе; впрочем, что столетия и тысячелетия для вечной Срединной? Потому что конкретно в 1760-х китайцы вряд ли могли повторить свои наступления на Амуре, а продвижение в Прииртышье с перспективой штурма линии крепостей и полевых битв с регулярной армией европейского типа - вообще было за пределами возможностей.
Для штурма Второй Омской крепости, которая якобы препятствовала вторжению в Азиатскую Россию, китайская армия не имела возможность довести до места назначения в тогдашних условиях осадную артиллерию и пехоту для штурма.

Тысячеверстный марш по пустыням и степям погубил бы такую армию еще в пути, в Центральной Азии. Возможность провести значительные силы через монгольские и казахские степи возможна только при стечении благоприятных обстоятельств: наличия сильной кавалерии, благожелательности местных степняков, технического превосходства над противником. С русской стороны тяжёлое вооружение на алтайско-казахский участок границы смогли подтащить только в 1930-е, а с китайской - ещё позже, лет двадцать спустя.
До Омска, при особо благоприятном стечении обстоятельств,  могли добраться разве что монголы-федераты и маньчжуры кавалерийских корпусов. Но в конном строю, о чём сообщалось выше, Вторую Омскую крепость взять было невозможно...

Так что обе империи в Центральной Азии по-джентльменски предпочитали столетиями не будировать дорогого соседа перемещением лишних воинских контингентов на всём протяжении границы, ограничивались минимумом пограничной стражи, а всё свое внимание обращали на согласованное подавление национальных и народных выступлений.

В итоге соображения генерал-поручика Шпрингера и одобрение инженера Муравьева касательно Второй Омской крепости подводят нас к очередной загадке - зачем она строилась? И против кого?
Ответ может воспоследовать из истории Сибирского царства эпохи Екатерины II: адресат заботы матушки-государыни и чаемый противник крепости Шпрингера мог быть один и то же.
Это были всё те же тартарийцы, наследники славы Сибирского царства, которые некогда сидели на кручах по-над Омью, препятствовали Бухгольцу и Матигорову, и которых уничтожали каратели в Таре и в прииртышских скитах. И которым пришлось смириться с тем, что на вольном Иртыше-Ирии запорами стали крепости Иртышской линии.
Императрица сулила им пряник, генерал показывал кнут - всё как и положено в правильно организованной власти.
Санкт-Петербург решил, что с новым поколением тартарийцев можно договориться по-хорошему, выпестовав из них (вместе с татарами, остяками и казахами) лояльную сибирскую элиту, одарив местным самоуправлением под благодетельным царствованием Екатерины Алексеевны.
А чтобы потенциальные верноподданные не придумали себе много чего лишнего, на их землях взамен легких фортов Иртышской линии воздвигли мощную крепость со значительным гарнизоном - так, на всякий случай.
Масштабы крепости явно показывали, насколько опасной Санкт-Петербург считал реальной эту угрозу, а также насколько высоко оценивал боевые качества и умения, раз собирался бороться с ними как с регулярной европейской армией.

Для понимания ситуации надо заметить, что весьма схожие события происходили западнее, в приуральских степях Астраханского царства, где был основан брат-близнец Омска - Оренбург: в последнем своём местоположении он был основан в 1743 году. Как крепость, Оренбург был явно избыточен для защиты то ли киргизов неведомо от кого, то ли русских от киргизов, но зато выдержал пугачёвскую осаду 1773-1774 годов, и тем сыграл ключевую роль в этой войне, в которой многие видят последний акт борьбы России и Тартарии.

По какой-то неведомой нам причине Вторая Омская крепость всё-таки сыграла свою роль в подавлении сопротивления последних тартарийцев: в Западной Сибири пугачёвщину официальная история не зафиксировала.

При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.