Глава III— МИХАИЛ СТРОГОВ
(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)
Дверь императорского кабинета отворилась, и лакей доложил о приходе генерала Кисова.
— А гонец? — живо спросил царь.
— Он здесь, государь, — ответил генерал Кисов.
— Ты нашел подходящего человека?
— Смею надеяться, Ваше Величество.
— Он нес дворцовую службу?
— Да, государь.
— Ты его знаешь?
— Знаю лично, он несколько раз успешно выполнял трудные задания.
— За границей?
— В самой Сибири.
— Откуда он?
— Из Омска. Он сибиряк.
— Хватит у него хладнокровия, ума, смелости?
— Да, государь, у него есть все, что нужно, чтобы преуспеть там, где другие, пожалуй, потерпели бы неудачу.
— Возраст?
— Тридцать лет.
— Это сильный человек?
— Государь, он может перенести самый страшный холод, голод, жажду и усталость.
— Он что — из железа?
— Да, государь.
— А сердце?…
— Сердце золотое.
— Его зовут?
— Михаил Строгов.
— Он готов отправиться в путь?
— Он ждет приказа Вашего Величества в зале охраны.
— Пусть он войдет, — сказал царь.
Несколько мгновений спустя в императорский кабинет вошел человек высокого роста, крепкий, плечистый и широкогрудый.
Прекрасные черты его лица выдавали представителя кавказской расы.
Руки и ноги — поистине рычаги, прекрасно отлаженные с расчетом на наилучшее выполнение целенаправленных усилий.
Такого могучего красавца, плотно стоящего на земле, было бы нелегко толкнуть на какой-либо шаг помимо его воли: когда он упирался, то ноги его, казалось, врастали в почву.
Квадратную голову с широким лбом покрывала густая шевелюра, непокорными кудрями выбивавшаяся из-под надетой фуражки.
И если лицо его, обычно бледное, внезапно изменялось, то объяснением могло быть лишь сильное биение сердца: от ускоренного кровообращения сквозь кожу проступала краснота артерий.
Темно-синие глаза с прямым, открытым и твердым взглядом блестели из-под надбровных дуг со слегка напряженными веками — признак незаурядного мужества — «беззлобного мужества героев», как выражаются физиономисты.
Крупный нос с широкими ноздрями выступал над правильно очерченным ртом со слегка припухлыми губами доброго и щедрого существа.
У Михаила Строгова был темперамент человека целеустремленного и скорого на решения, которому не приходится в раздумии грызть ногти, скрести в сомнении за ухом или в нерешительности переминаться с ноги на ногу.
Сдержанный в словах и жестах, он умел застыть в неподвижности, как солдат перед офицером; но когда он шагал, в его походке чувствовалась совершенная непринужденность и поразительная четкость движений, говорившая одновременно о доверчивости и сильной воле. Он был из тех людей, чья рука никогда не упустит возможности «ухватить случайность за волосы», — сравнение несколько натянутое, но меткое.
На Михаиле Строгове был изящный военный мундир, похожий на те, что носят в походе офицеры конных стрелков, — сапоги со шпорами, полуоблегающие панталоны и коричневый полушубок, опушенный мехом и отделанный желтыми галунами.
Михаил Строгов служил в особом корпусе царских гонцов и среди этой военной элиты имел чин офицера.
В его походке, в чертах лица, во всей его личности ярко чувствовался «исполнитель приказов», и царь это понял сразу.
Стало быть, Михаил Строгов обладал одним из наиболее ценных в России качеств, которое, по наблюдениям знаменитого романиста Тургенева, позволяет достичь в Московской империи самого высокого положения.
И действительно, если кто и мог успешно проделать путешествие от Москвы до Иркутска через захваченные врагом земли, преодолеть все препятствия и не устрашиться никаких опасностей, то Михаил Строгов был одним из таких людей.
В высшей степени благоприятствовало успеху еще одно обстоятельство — Михаил Строгов прекрасно знал страну, которую ему предстояло пересечь, и понимал разные ее наречия — ведь ему уже доводилось проходить ее из конца в конец, а главное — он сам был родом из Сибири.
Отец его, старый Петр Строгов, умерший десять лет назад, в свое время поселился в городе Омске, центре Омской губернии, а мать, Марфа Строгова, проживала в нем и по сей день.
Там-то, среди диких Омских и Тобольских степей, и взрастил суровый сибиряк своего сына Михаила, взрастил, как говорят у русских, «в строгости».
По своему истинному призванию Петр Строгов был охотник.
Летом и зимой, будь то в страшную жару или в мороз, доходящий порой до пятидесяти градусов, носился он по затвердевшим равнинам, по лиственничным и березовым чащам и сосновым лесам, ставя капканы, ловя мелкую дичь на мушку, а крупную подстерегая с ножом или вилами.
Крупной дичью был ни много ни мало сибирский медведь — зверь дикий и свирепый, ростом со своих родичей из ледовых морей.
Петр Строгов свалил более тридцати девяти медведей, стало быть, сороковой тоже пал от его руки, — а ведь из русских охотничьих легенд известно, как много охотников, удачливых вплоть до тридцать девятого медведя, на сороковом находили свой конец!
Петр Строгов переступил это роковое число без единой царапины.
И с тех пор его Михаил, которому было всего одиннадцать лет, всегда сопровождал отца на охоту, неся «рогатину», то есть вилы, чтобы в случае чего прийти на помощь родителю, вооруженному лишь ножом.
В четырнадцать лет Михаил Строгов уже собственной рукой убил своего первого медведя, и мало того, — ободрав добычу, дотащил шкуру гигантского зверя до отцовского дома, от которого находился за несколько верст. Все это говорило о необычайной силе мальчика
Такой образ жизни пошел ему на пользу, и к зрелым годам ни жара, ни холод, ни голод, ни жажда и никакая усталость уже не страшили его.
Он стал железным человеком — подобно якуту северных окраин.
Мог сутками оставаться без еды, по восемнадцать часов не спать, а если приходилось, то ночевал среди голой степи, где другие бы непременно замерзли.
Наделенный необычайно тонким чутьем, ведомый инстинктом индейца делавара, когда среди снежной равнины туман застилал горизонт, он даже в высоких широтах, где подолгу стоит полярная ночь, отыскивал верную дорогу, всякий другой неизбежно бы сбился с пути.
Все отцовские секреты были известны ему.
Он научился находить правильную дорогу по признакам, почти незаметным: по отпечаткам упавших сосулек, расположению на дереве мелких сучков, по запахам, доносящимся чуть ли не с края горизонта, по примятой в лесу траве, смутным звукам, носящимся в воздухе, по далекому грохоту, шуму птичьих крыл в туманной мгле — и по тысяче других мелочей, что оказываются лишней вехой для тех, кто умеет их распознать.
Более того, закаленный в снегах, как дамасская сталь в водах Сирии, он имел, по словам генерала Кисова, железное здоровье и — что не менее верно — золотое сердце.
Единственной привязанностью Михаила Строгова была его мать, старая Марфа, которая так и не захотела покинуть прежний дом Строговых в Омске, на берегу Иртыша, где старый охотник и она вместе прожили долгую жизнь.
Всякий раз сын покидал ее с тяжелым сердцем, обещая навестить, как представится случай, и это слово свое он держал свято.
Было решено, что, достигнув двадцати лет, Михаил поступит в личную службу к государю-императору России, в корпус царских гонцов.
Молодой сибиряк с его храбростью, умом, усердием и примерным поведением успел не один раз отличиться — сначала во время путешествия по Кавказу, трудной стране, которую подбили на восстание неугомонные последователи Шамиля, а позднее — выполняя особо важную миссию, когда пришлось дойти до самого Петропавловска, что на Камчатке, у крайних пределов Азиатской России.
В этих длительных путешествиях проявились замечательные свойства его характера: хладнокровие, благоразумие и храбрость, которые заслужили ему благосклонность и покровительство начальников, а стало быть, и быстрое продвижение по службе.
Свои отпуска, справедливо причитавшиеся ему после дальних походов, он неукоснительно посвящал старой матери, — даже если их разделяли тысячи верст и непроезжие зимние дороги.
И впервые случилось так, что, выполняя крайне сложные обязанности на юге империи, Михаил Строгов вот уже целых три года — словно три столетия! — не навещал старой Марфы.
Через несколько дней его ждал очередной отпуск, и он уже закончил все приготовления к отъезду в Омск, как вдруг произошли известные события.
И Михаил Строгов был неожиданно доставлен к царю в полном неведении относительно того, чего ждал от него государь.
Не произнося ни слова, царь ненадолго остановил проницательный взгляд на Строгове, который застыл перед ним в полной неподвижности.
Явно удовлетворенный увиденным, царь вернулся к своему бюро и, указав шефу полиции на стул, негромким голосом продиктовал ему письмо всего в несколько строк.
Когда текст послания был составлен, царь очень внимательно перечитал его и привычным росчерком поставил подпись, предварив свое имя сакраментальной формулой императоров России «Быть по сему», что означает «Так тому и быть».
Затем письмо было вложено в конверт и запечатано штемпелем с императорским гербом.
Поднявшись, царь велел Михаилу Строгову приблизиться.
Михаил Строгов сделал несколько шагов и снова замер, готовый отвечать на вопросы.
Царь еще раз пристально посмотрел ему в лицо — глаза в глаза.
Потом отрывисто спросил:
— Твое имя?
— Михаил Строгов, Ваше Величество.
— Звание?
— Капитан корпуса царских гонцов.
— Ты знаешь Сибирь?
— Я сибиряк.
— Родился?…
— В Омске.
— Есть в Омске родственники?
— Да, государь.
— Кто именно?
— Моя старая мать.
Царь чуть помедлил.
Затем, показывая письмо, которое держал в руке, сказал:
— Вот письмо, которое я вручаю тебе, Михаил Строгов, для передачи в собственные руки Великого князя, и никому кроме него.
— Я передам, государь.
— Великий князь находится в Иркутске.
— Я отправлюсь в Иркутск.
— Но придется пересечь страну, объятую мятежом и полоненную татарами. Татары захотят перехватить это письмо.
— Я пересеку ее.
— Особенно следует остерегаться предателя по имени Иван Огарев, который, возможно, встретится на твоем пути.
— Я буду остерегаться его.
— Ты собираешься ехать через Омск?
— Это мой обычный путь, государь.
— Если ты навестишь свою мать, то рискуешь быть узнанным. Тебе нельзя видеться с матерью!
Михаил Строгов секунду колебался.
— Я не увижусь с нею, — сказал он.
— Поклянись, что ничто не сможет заставить тебя признаться, кто ты и куда направляешься!
— Клянусь.
- - Ты слышал, что диктовал генералу Кисову?
- - Я не должен был это слышать, но мой слух победил в борьбе с первой обязанностью курьера - не знать того, за то рискуешь жизнью. Да, государь!
- - Что ты думаешь о моём послании моему брату? И не вздумай припоминать вторую обязанность курьера - не иметь своего мнения о послании!
На лице Михаила отобразился порыв ответить, но тут же угас в самодисциплине русского солдата.
Царь испытующе глядел в упор, ожидая ответа. Помедлив, сказал ободряюще:
- - Капитан, твоё имя известно мне не только по отличным характеристикам от начальства и отчётам многих людей, коим Россия обязано многим. Отправляясь в свою миссию на восток, мой брат неоднократно сетовал, что не мог встретиться с тобой лично и включить в состав своей свиты. Увы, ты был на Кавказе, хотя интересы империи требовали твоего присутствия в Сибири… Я знаю, кто ты, капитан Строгов!
- - Я заветник, Ваше Величество!
- - Да, ты потомок тех людей, в присутствии которых триста лет назад угасающая Великая Тартария передавала Московскому царству права на Азией. И, как свидетель и блюститель этого древнего завета - что ты скажешь о моём обращении к брату, а через него - к Сибири? Клятва твоего рода действительна до сих пор, ведь казак Строг триста лет назад кровью скрепил грамоту и наложил заклятье на всё потомство свидетельствовать о договоре.
- - Только то, государь, что присяга обязывали меня положить жизнь во исполнение приказа Вашего Величества. Сейчас моя совесть требует умереть за каждое слово царского послания!
- - Скажи наконец, заветник, что в этом послании?
- - Новый договор между Россией и Сибирью от имени Вашего Величества. Я свидетельствую о нём. Я должен доставить в Иркутск грозу чиновникам и манну небесную людям, мёртвую воду для скрепления заново единства державы и живую воду для возрождения моей подрайской земли.
- - Да, ты всё правильно понял, договор сей составлен в присутствии последнего из заветников, а ты передашь Великому князю послание от брата, а Сибири - от её отца. В Иркутске мой брат возродит Сибирское царство и станет вице-царём на её востоке, приведёт Иркутск к новой присяге, а ты, последний из рода Строговых, огласишь в последний раз ветхую клятву от Рюриковичей, перед тем, как её заменит новая от нашей династии. Ты помнишь, что было произнесено триста лет назад?
- - Конечно, государь, отец заставил меня выучить её сразу после "Отче наш", я каждый день вспоминаю её после молитвы.
Строгов начал говорить, и было удивительно услышать, как светский человек в европейской столице сразу же перешёл на звучный язык своих предков, отголоски которого можно услышать только в церквях на богослужении. Царь и генерал застыли, древняя магия слов взяла над ними власть - тех слов, за которыми стояли жизни и дела, которые писались не пером по бумаге, а оружием по сердцам, и которые были предназначены не для развлечения во время завтрака, а воздвигали и рушили империи. Михаил Строгов произносил клятву Москвы точь в точь, с той же интонацией и акцентом, как она звучала во времена возвышения Москвы от крохотного княжества до великой державы: а было это в "прекрасный" для Франции шестнадцатый век.
Благодаря удалённости от Великороссии и изолированности своего пребывания, русское рассеянное племя на востоке во многом восприняло представления своих предшественников.
Русские казаки на своём пути встречали остатки тартар, с которыми смешивались, а от них воспринимали предания седой старины о былом могуществе. Поэтому русские сибиряки, которые мало-помалу стали считать себя автохтонами азиатских владений и именовать себя «старожилами», немало гордились своей принадлежностью к Сибирскому царству, как они называли Тартарию по-своему.
В их воображении не Москва завоевала татарскую Сибирь, но два равноценных царства, Московское и Сибирское, заключили между собою союз, и образовали гордую державу трёх континентов. Предки Михаила Строгова были свидетелями и поручителями этого древнего союза - завета, отчего пользовались почтением со стороны всех тех, кто считал за честь именовать себя сибиряком.
— Михаил Строгов, — произнес царь, передавая пакет молодому гонцу, — возьми же это письмо, от которого зависит спасение всей Сибири и, возможно, жизнь Великого князя, моего брата.
— Письмо будет передано его Высочеству Великому князю.
— Стало быть, ты пройдешь в любом случае?
— Пройду или буду убит.
— Мне нужно, чтобы ты остался жив.
— Я останусь жив и пройду, — ответил Строгов.
Казалось, царь был удовлетворен простой и спокойной уверенностью, с какой Михаил Строгов отвечал на его вопросы.
— Ступай же, Михаил Строгов, — произнес он, — ступай ради Господа Бога, ради России, ради моего брата и ради меня!
Михаил Строгов по-военному отдал честь, тотчас покинул императорский кабинет, а спустя немного и Новый дворец.
— Мне кажется, у тебя счастливая рука, генерал, — сказал царь.
— Надеюсь, государь, — ответил генерал Кисов, — Ваше Величество может быть уверено, что Михаил Строгов сделает все, что в силах сделать мужчина.
— Он и впрямь настоящий мужчина, — заметил царь.
ГЛАВА IV - ОТ МОСКВЫ ДО НИЖНЕГО НОВГОРОДА
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
https://linguabooster.com/ru/ru/book/mikhail-strogov#page-45
Сведения о трудностях пути из Москвы в Сибирь; конспирация Михаила Строгова под купца Николая Корпанова из Иркутска; сложности путешествия неофициального лица; выезд из Москвы 16 июля в простонародной одежде; разговоры в вагоне прочих пассажиров, встревоженных новостями о вторжении тартар;
двое иностранных корреспондентов собирают сведения среди попутчиков; появление юной прекрасной незнакомки в вагоне Михаила Строгова;
авария, в ходе которой девушка проявляет смелость и выдержку.
Глава V— ПОСТАНОВЛЕНИЕ ИЗ ДВУХ ПУНКТОВ
(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)
Нижний Новгород, расположенный при слиянии Волги и Оки, является главным городом губернии с тем же именем.
Именно здесь Михаил Строгов собирался оставить железную дорогу, которая тогда в этом городе и заканчивалась. А значит, чем дальше лежал его путь, тем менее скорыми, а затем и менее надежными становились средства передвижения.
Население Нижнего Новгорода, обычно насчитывающее от тридцати до тридцати пяти тысяч жителей, теперь перевалило за триста тысяч, то есть удесятерилось.
Этим ростом город был обязан знаменитой ярмарке, которая на три недели располагалась в его стенах.
Когда-то подобными наездами торгового люда славился Макарьев, но уже с 1817 года ярмарка переместилась в Нижний Новгород. Обычно сонный и угрюмый, город на это время становился очень оживленным. В азарте торговых сделок братскими чувствами проникались купцы, представлявшие не менее десятка разных европейских и азиатских народов.
Михаил Строгов покинул вокзал в достаточно поздний час, однако множество народа толпилось еще на улицах обоих городов, на которые делит Нижний Новгород течение Волги, причем верхний из них, построенный на уступе скалы, окружен одной из тех крепостей, что в России называют «кремлем». Если бы Михаилу Строгову пришлось сделать в Нижнем Новгороде остановку, то едва ли он смог найти здесь гостиницу или даже сколько-нибудь приличный трактир. Все было переполнено.
Но так как продолжать путь немедленно он все равно не мог — ведь предстояло пересесть на волжский пароход, — следовало побеспокоиться насчет хоть какого-нибудь пристанища.
Однако прежде он решил выяснить точное время отправления и зашел в контору той Компании, чьи пароходы ходили между Нижним Новгородом и Пермью.
Там он, к великому своему разочарованию, узнал, что «Кавказ» — так назывался пароход, отправлялся в Пермь лишь завтра в полдень.
Семнадцать часов ожидания!
Какая досада для человека, который страшно спешит!
Но приходится смириться. Что он и сделал — он не любил терзаться понапрасну.
К тому же в нынешних обстоятельствах никакой экипаж — телега или тарантас, дорожная карета или почтовая одноколка, — равно как и никакая верховая лошадь не смог бы доставить его быстрее, будь то в Пермь или в Казань.
Оставалось дожидаться парохода — средства более скорого, позволявшего наверстать упущенное время.
И вот теперь Михаил Строгов шагал по городу и справлялся, без особого, впрочем, беспокойства, насчет какого-нибудь постоялого двора.
Сам ночлег его не очень заботил, и, если бы не терзавший его голод, он, вероятно, так и прослонялся бы по городу до утра.
Поиски эти имели целью скорее ужин, чем постель.
И вдруг нашлось и то и другое — под вывеской «Город Константинополь».
Трактирщик предложил ему комнату хоть и бедно обставленную, но вполне приличную, где на стенах рядом с образом Божьей Матери висели изображения святых в обрамлении из позолоченной ткани.
Утка с острой начинкой, тонувшая в густой сметане, ячменный хлеб, простокваша, корица в сахарной пудре, кувшин кваса, напитка вроде пива, широко распространенного в России, — все это было подано разом, хотя для утоления голода хватило бы и ужина поскромнее.
Так или иначе, но он поужинал — притом куда плотнее, чем его сосед по столу, «старообрядец» из секты «раскольников», который, блюдя обет воздержания, выбрасывал из тарелки картошку и остерегался класть в чай сахар.
Отужинав, Михаил Строгов не стал подниматься к себе в комнату, а опять, без особых целей, отправился гулять по городу.
Хотя долгие сумерки еще продолжались, толпа уже редела, улицы понемногу пустели, народ расходился по домам.
Почему все-таки Михаил Строгов не отправился сразу спать, как сделал бы на его месте всякий после проведенного в поезде дня?
Может, он думал о юной ливонке, которая несколько часов была его соседкой по купе?
За неимением других дел, он и впрямь думал о ней.
Не боялся ли он, что, затерявшись в этом бурном городе, девушка может подвергнуться оскорблению?
Да, боялся, и имел к тому основания.
Надеялся ли встретить ее и при необходимости оказать ей покровительство?
Нет.
Встреча едва ли возможна.
А покровительство… но по какому праву?
«Одна, — говорил он себе, — совсем одна среди этих кочевников!
А ведь нынешние опасности — просто пустяки по сравнению с тем, что готовит ей будущее!
Сибирь!
Иркутск!
То, что мне предстоит проделать ради России и царя, она собирается сделать ради… Ради кого?
Ради чего?
Да, ей разрешено пересечь границу!
Но ведь земли по ту сторону охвачены восстанием!
По степям шастают татарские тартарские банды!..»
Время от времени Михаил Строгов останавливался и погружался в раздумье.
«Вне всякого сомнения, — размышлял он, — мысль о путешествии пришла ей до нашествия!
Возможно, она и не знает, что происходит!..
Впрочем, едва ли, ведь торговцы в купе при ней беседовали о волнениях, охвативших Сибирь… и она вроде бы ничему не удивлялась… Даже не просила ничего объяснить… Стало быть, она знает и все-таки хочет ехать!..
Бедная девочка!..
Должно быть, у нее очень важные причины!
Но какой бы смелой она ни была — а она бесспорно смелая, — по дороге силы могут оставить ее и, не говоря уже об опасностях и препонах, она просто не вынесет столь утомительного путешествия!..
До Иркутска ей никак не добраться!»
Размышляя, Михаил Строгов шел по-прежнему наугад, однако город он знал прекрасно и найти обратную дорогу для него не составляло труда.
Прошагав так около часу, он присел на скамью, прилепившуюся к стене большого деревянного дома, который возвышался среди множества других на довольно широкой площади.
Он сидел минут пять, как вдруг на плечо ему тяжело опустилась чья-то рука.
— Ты что тут делаешь? — грубым голосом спросил его неизвестно откуда появившийся человек высокого роста.
— Отдыхаю, — ответил Михаил Строгов.
— Ты что, ночевать на этой скамье собрался? — продолжал незнакомец.
— Да, если мне понравится, — произнес Михаил Строгов тоном чуть резковатым для простого торговца, за которого он должен был себя выдавать.
— А ну, подойди-ка — я на тебя погляжу! — сказал незнакомец.
Михаил Строгов, вспомнив, что осторожность — прежде всего, инстинктивно отстранился.
— Нечего на меня глядеть, — ответил он. И, сохраняя хладнокровие, отступил от собеседника шагов на десять.
Потом пригляделся, и ему показалось, что перед ним стоит вроде как цыган, каких немало встречается на ярмарках и столкновение с которыми ничего хорошего не сулит.
Внимательно вглядевшись в сгущавшуюся тьму, он заметил возле дома большую фуру — дом на колесах, обычное жилье бродячих цыган, которых в России полным-полно — повсюду, где можно заработать хотя бы несколько копеек.
Тем временем цыган сделал два-три шага вперед, собираясь, видимо, схватиться с Михаилом Строговым врукопашную, как вдруг дверь дома отворилась.
На пороге показалась едва различимая женская фигура и на весьма грубом наречии, в котором Михаил Строгов распознал смесь монгольского и сибирского русского диалекта, заговорила:
— Небось опять шпиен! Оставь его, пусть себе шпиенит, и иди ужинать. Паплука остынет.
Михаил Строгов не мог сдержать улыбки, услышав, за кого его почитают, — ведь он и сам больше всего опасался шпионов.
Но тут, на том же наречии, хотя с совершенно другим акцентом, цыган произнес:
— Ты права, Сангарра! К тому же завтра нас тут уже все равно не будет!
— Разве завтра? — вполголоса спросила женщина, в тоне которой слышалось удивление.
— Да, Сангарра, — ответил цыган, — завтра. Сам отец-батюшка посылает нас… куда мы и так собирались!
Мужчина и женщина вошли в дом, тщательно притворив за собой дверь.
«Ладно, — подумал Михаил Строгов, — если цыгане разговаривают при мне и хотят, чтоб их не поняли, то я посоветовал бы им выбирать какой-нибудь другой язык!»
Сибиряк, да еще проведший детство в степи, Михаил Строгов, как уже было сказано, знал почти все наречия, на которых говорят от Тартарии до Ледовитого океана.
Однако что касается точного значения тех слов, которыми обменялись цыган и его подруга, — в него Строгов вникать не стал.
Да и что тут могло представлять для него интерес?
Час был уже очень поздний, и Михаил Строгов решил вернуться в трактир — хоть немного отдохнуть.
Уходя, он выбрал путь вдоль Волги, чьи воды заслоняла темная масса бесчисленных судов. По изгибу реки он узнал место, которое только что покинул. Беспорядочное скопище кибиток и палаток находилось как раз на той широкой площади, где каждый год устраивался главный нижегородский рынок. Этим и объяснялось скопление здесь фокусников и цыган, собиравшихся со всех концов света.
Час спустя Михаил Строгов уже забылся беспокойным сном на одной из тех русских кроватей, которые иностранцу кажутся ужасно жесткими, и на следующий день, 17 июля, он проснулся, когда только начинало светать.
Пять часов, которые оставалось провести в Нижнем Новгороде, казались ему вечностью.
Чем еще занять утро, как не отправиться снова, как накануне, бродить по городским улицам.
Если дожидаться завтрака, то после всех сборов и отметки подорожной в полиции как раз подошло бы время отправления.
Но Михаил Строгов был не из тех людей, что просыпают восход солнца. Вскочив с постели, он оделся, старательно уложил письмо с царским гербом на дно кармана в подкладке кафтана и подпоясался кушаком; потом затянул свой дорожный мешок и забросил его за спину.
Покончив со сборами и не желая возвращаться в «Город Константинополь», он расплатился с хозяином и покинул трактир, рассчитывая позавтракать на волжском берегу возле пристани.
Из пущей предосторожности Михаил Строгов отправился сначала в кассу пароходства и убедился, что «Кавказ» отходит точно в назначенный час.
И тут ему впервые пришла в голову мысль, что юная ливонка, коль скоро и ей предстояла дорога на Пермь, тоже могла купить билет на «Кавказ», и тогда он снова оказался бы ее попутчиком.
Верхний город с кремлем, который имел в окружности две версты и очень походил на московский, выглядел теперь совсем заброшенным.
Свою кремлевскую резиденцию оставил даже губернатор.
Это не помешало Михаилу Строгову посетить тайную канцелярию в резиденции, которая продолжала свою работу, невзирая ни на какие перемещения официальных лиц. Настоящие бумаги вымышленного иркутского купца вызвали внимание офицеров в мундирах, расшитых золотом. Увы, они не могли сообщить точных сведений о происходящем в Сибири, кроме тех, что гонец узнал в "Новом дворце".
Русская армия подвергалась неожиданным атакам со всех направлений. Продвижение массы конницы, регулярной пехоты и артиллерии во главе с бухарским эмиром вверх по Иртышу сбивало гарнизоны укреплений Иртышской линии и заставляло отступать на север их к Омску.
Тут же занялось огнём все пограничье от Ишима до Иртыша, через которую повалили шайки киргизов. Они громили казацкие станицы и разоряли деревни на рубеже русских земель.
И насколько вымершим казался верхний город, настолько же оживленным был нижний!
Перейдя Волгу по мосту из судов, который охраняли конные казаки, Михаил Строгов добрался как раз до того места, где накануне вечером наткнулся на цыган.
Нижегородская ярмарка располагалась почти за городом, и с этой ярмаркой не могла бы соперничать даже Лейпцигская.
За Волгой на широкой поляне возвышался временный дворец генерал-губернатора, и, согласно приказу, именно там этот высокий чиновник пребывал все время ярмарки, которая ввиду полной непредсказуемости своего состава требовала постоянного надзора.
Эта поляна была теперь застроена деревянными, симметрично расположенными домиками, меж которых пролегали довольно широкие улицы и аллеи, позволявшие сновать туда-сюда толпам людей.
Скопления таких домиков, различных по размерам и форме, объединялись в особые ряды-кварталы, предназначенные для торговли каким-либо одним товаром — кварталы скобяных изделий и мехов, шерсти и древесины, тканей, сушеной рыбы и прочего.
Высокой фантазией отличался материал, использованный для некоторых домиков, построенных то из чайных кирпичиков, то из вырубок соленого мяса, словом — из образчиков того товара, который его владельцы предлагали покупателям. Весьма своеобразная реклама, хоть и мало похожая на американскую!
К тому часу, когда солнце, вставшее в этот день ранее четырех утра, поднялось уже высоко над горизонтом, на этих улицах среди аллей собралось множество народа. Русские, сибиряки в том числе, немцы, казаки, тюрки с Урала и Алтая, персы, грузины, греки, турки из Оттоманской империи, индусы, китайцы — невероятная мешанина европейцев и азиатов — о чем-то толковали, разглагольствовали, спорили, торговались.
Казалось, на площадь свезли в кучу все, что можно продать или купить. На ярмарочном поле сгрудились носильщики и лошади, верблюды и ослы, лодки и повозки — все и вся, что служит для перевоза товаров.
Меха и драгоценные камни, шелковые ткани и индийский кашемир, турецкие ковры и кавказские кинжалы, ткани из Смирны и Исфахана и тифлисские военные доспехи, караван-чаи и европейская бронза, швейцарские часы и лионские платья из шелка и бархата, английские хлопчатобумажные ткани и оборудование экипажей, овощи-фрукты и руды Урала, малахит и лазурит, благовония и духи, лекарственные растения, лес и деготь, снасти и рога, тыквы и арбузы — в общем, все, что производится в Индии, Китае и Персии, в бассейнах Каспийского и Черного морей, в Америке и в Европе, оказалось собранным в этой точке земного шара.
А вокруг — бесконечная суета, всеобщее возбуждение, шумная толкотня и неумолкающая разноголосица, в которой ничего нельзя разобрать. Простолюдины из местных изощрялись в лихих выражениях, а иноземцы и не думали им в этом уступать.
Были тут и торговцы из Центральной Азии, которые, преодолевая ее бескрайние просторы, уже потратили целый год на доставку товаров и не надеялись вернуться к своим лавчонкам и прилавкам ранее чем еще через год.
В целом о размахе Нижегородской ярмарки можно судить по тому, что общая сумма, на которую здесь заключаются сделки, никогда не бывает ниже ста миллионов рублей.
Площадки между кварталами этого импровизированного города заполонили сборища фокусников, паяцев и акробатов, оглушавших публику воем оркестров и воплями балаганных представлений; кучи бродяг-шарлатанов, спустившихся откуда-то с гор и привлекавших своим гаданием все новых и новых зевак; толпы цыган — так русские зовут потомков древних коптов, исполнявших свои необычайно яркие напевы и ни с чем не сравнимые пляски; труппы актеров ярмарочных театриков, приспосабливавших шекспировские драмы к вкусам зрителей, которые на эти зрелища валили валом.
А далее, по длинным проспектам прогуливали на свободе своих четвероногих эквилибристов вожаки медведей, из зверинцев раздавался хриплый рев животных, взбадриваемых тяжким кнутом или крашеной палочкой укротителя. И наконец, посреди огромной центральной площади, окруженной четверным крутом восторженных dilettanti, хор «Волжских матросов», рассевшись на земле словно на лодочных скамьях, изображал, как налегают на весла гребцы, повинуясь взмахам палочки дирижера — настоящего рулевого этого воображаемого судна!
Какой странный, прекрасный обычай!
Над всей этой толпой взвилась вдруг целая туча птиц, выпущенных из клеток, в которых их сюда принесли. Следуя неукоснительно соблюдавшемуся на Нижегородской ярмарке правилу, за несколько копеек, из милосердия жертвуемых добросердечными людьми, тюремщики открыли своим пленникам дверцы, и те сотнями взмыли в небо, оглашая воздух радостным щебетаньем. Так выглядела поляна, и такой она должна была оставаться на протяжении всех шести недель, пока длилась в Нижнем Новгороде знаменитая ярмарка. После этого бурного времени оглушительная разноголосица стихает словно по волшебству, верхний город вновь принимает свой официальный вид, а нижний — впадает в привычную спячку, и от этого несметного скопления купцов, представляющих все возможные края Европы и Центральной Азии, не остается ни одного продавца, кто хотел бы еще хоть что-нибудь продать, и ни одного покупателя, кто мог бы еще хоть что-нибудь купить.
Здесь уместно добавить, что, по крайней мере, Франция и Англия были на этот раз представлены на ярмарке двумя наиболее выдающимися представителями современной западной цивилизации — господами Гарри Блаунтом и Альсидом Жоливэ. Действительно, оба корреспондента приехали сюда в поисках новых впечатлений для своих читателей и, как могли, использовали те несколько часов, которые все равно пропадали, — ведь оба они тоже собирались продолжать свой путь на «Кавказе». Как раз на ярмарочной площади они и повстречали друг друга, не слишком этому удивившись, поскольку один и тот же инстинкт неизбежно должен был увлечь их на одну и ту же тропу; однако на этот раз они воздержались от бесед, ограничившись достаточно холодным поклоном.
Впрочем, Альсид Жоливэ, оптимист по природе, считал, видимо, что все идет нормально, и так как счастливый случай предоставил ему и стол и кров, то в своей записной книжке он набросал касательно Нижнего Новгорода несколько весьма лестных замечаний.
На настроение Альснда Жоливэ немало повлияло общение по телеграфу со своей кузиной.
Судя по вороху телеграфных депеш, она пребывала в здравии и в хорошем расположении духа, заботливо справлялась о самочувствии своего дорогого кузена и том, готов ли он к продолжению пути дальше, на восток.
Жизнерадостный француз с энтузиазмом воспринял эту идею.
Напротив, Гарри Блаунт, напрасно проблуждав в поисках ужина, оказался вынужден ночевать под открытым небом.
Поэтому он смотрел на вещи с совершенно противоположной точки зрения и вынашивал разгромную статью по поводу города, где владельцы гостиниц отказываются принимать путешественников, а те только и ждут, чтоб с них — «морально и физически» — содрали шкуру!
К счастью мистера Блаунта, он извлёк из записной книжки адрес одного соотечественника, неоднократно до этого посещавшего ярмарку, и поэтому успевшему обзавестись необходимыми знакомствами, а также местом для проживания.
Встреча двух выходцев из туманного Альбиона показалась бы постороннему чопорной и холодной, но по результатам её читатели «Дейли Телеграф» обогатились многими интересными подробностями о происходящем в России — и это была лишь часть информации, основная часть которой уже не была записана в блокнот. Гарри Блаунт также был представлен ареопагу бухарских и хивинских купцов, с которыми имел продолжительную беседу о состоянии торговли и видах на неё в свете последних событий.
После этого мистер Блаунт совершил променад по ночному Нижнему Новгороду. Это предприятие требовало изрядной сноровки, так как улицы не освещались и, по правде говоря, полностью состояли из ям, но для корреспондента респектабельной лондонской газеты это было скорее удачным обстоятельством. Такая же бессонница вывела на улицу старого цыгана, что привело обоих джентльменов к совершенно случайной встрече. Они обменялись несколькими фразами, наверное, о погоде - о чём ещё разговаривать совершенно незнакомым людям - и оба отправились, наконец, на покой.
Кузина Мадлен и газета «Дейли Телеграф», не сговариваясь, порекомендовали мсье Жоливэ и мистеру Блаунту в вояже в Сибирь дальше держаться совместно.
Михаил Строгов шагал, опустив одну руку в карман, а в другой держа свою длинную трубку с чубуком из дикой вишни, и выглядел самым безразличным и терпеливым из людей. Однако по судорожному подергиванию век внимательный наблюдатель легко догадался бы, что он едва сдерживает нетерпение.
Вот уже около двух часов ходил он по улицам города, неизменно возвращаясь на ярмарочную площадь.
Толкаясь среди людских толп, он замечал, что на лицах негоциантов, прибывших из соседних с Азией мест, написано глубокое беспокойство.
Это явно сказывалось на торговых сделках. Фокусники, паяцы и эквилибристы могли по-прежнему громко шуметь возле своих заведений: заведомые бедняки, они никакому коммерческому риску не подвергались, в отличие от торговых людей, — заключая сделки с купцами из стран Центральной Азии, на которые обрушилось татарское нашествие, эти коммерсанты испытывали серьезные колебания.
Внимательный наблюдатель отметил бы еще одно существенное обстоятельство.
В России военный мундир появляется по любому поводу.
Солдаты охотно смешиваются с толпой, а уж в Нижнем Новгороде, особенно во время ярмарки, полицейским обычно помогают отряды казаков: среди трехсоттысячной толпы иностранцев они поддерживают порядок с копьем на плече.
Между тем сегодня военных, в частности казаков, на рынке явно не хватало.
Скорее всего, ввиду возможных неожиданностей, их безотлучно держали в казармах.
Если солдаты на улицах не показывались, то с офицерами дело обстояло иначе.
Со вчерашнего дня от дворца генерал-губернатора по всем направлениям устремились войсковые адъютанты.
Начинались необычные передвижения, которые можно было объяснить лишь серьезностью происходящих событий.
По дорогам провинции как в сторону Владимира, так и в сторону Уральских гор скакало все больше гонцов и посыльных.
Между Москвой и Петербургом шел непрерывный обмен телеграммами. Расположение Нижнего Новгорода вблизи сибирской границы несомненно требовало серьезного соблюдения предосторожностей. Не стоило забывать, что в XIV веке город дважды побывал в руках предков тех татар, которые нынче, по приказу честолюбивого Феофар-хана, двинулись через киргизские степи. Важной персоной, не менее занятой, чем генерал-губернатор, был полицмейстер. Он сам и его подчиненные, озабоченные поддержанием порядка, рассмотрением жалоб, наблюдением за тем, как выполняются предписания, без дела не сидели. Открытые днем и ночью полицейские участки подвергались непрерывной осаде как жителей города, так и иностранцев из Европы и Азии.
Михаил Строгов находился как раз на центральной площади, когда разнесся слух, что начальника полиции только что курьером вызвали во дворец генерал-губернатора.
Вызов этот объясняли получением важной депеши из Москвы. Полицмейстер направился во дворец генерал-губернатора, и тотчас, словно выражая всеобщее предчувствие, распространилась новость, будто готовится важное решение, совершенно выпадающее из круга возможных догадок и привычных представлений. Михаил Строгов прислушивался к этим пересудам, чтобы в случае необходимости воспользоваться ими.
— Ярмарку закрыть собираются! — кричал один.
— Нижегородский полк только что приказ получил — выступать! — подхватил другой.
— Говорят, тартары к Томску подошли!
— А вот и полицмейстер! — послышалось со всех сторон.
Поднявшийся было гомон понемногу улегся, наступила мертвая тишина. Все ждали какого-то важного правительственного сообщения.
Полицмейстер только что вернулся из дворца генерал- губернатора. Сопровождавшие его казаки принялись наводить в толпе порядок, раздавая увесистые тумаки, которые принимались с покорным смирением.
Полицмейстер вышел на середину площади, и все увидели в его руках депешу. Он громко прочел: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ НИЖЕГОРОДСКОГО ГУБЕРНАТОРА
1.
Всякому российскому подданному запрещено по какой бы то ни было причине покидать пределы губернии.
2.
Всем иностранцам азиатского происхождения приказано покинуть губернию в двадцать четыре часа».
| Статья серии Михаил Строгов | <<< | >>> |
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.
|
 |
