Подлинный "Михаил Строгов". 4. Первая часть. Главы VI-XIV - Константин Ткаченко

Глава VI - БРАТ И СЕСТРА

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Михаил Строгов находит предлог, чтобы ещё раз встретиться с незнакомкой и даже проделать с ней путь в Сибирь — в целях конспирации; используя подлинные документы эмиссара царя, он получает разрешение на выезд в Иркутск вместе с «сестрой».

Подлинный "Михаил Строгов". 4. Первая часть. Главы VI-XIV -

Глава VII — ВНИЗ ПО ВОЛГЕ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Описание пути по Волге на пароходе «Кавказ»; пёстрая компания иноземных купцов и русских типов на судне; Михаил Строгов представляется незнакомке Николаем Корпановым, а в ответ узнаёт только её имя — Надя; во время отдыха измученной девушки Михаил Строгов оценивает своих попутчиков, обнаруживает двух корреспондентов, заключающих между собой деловой союз ввиду предстоящего путешествия в Сибирь, а также цыган, встреченных в Нижнем Новгороде, и при этом обсуждающих гонца из Москвы

Глава VIII — ВВЕРХ ПО КАМЕ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

«Кавказ» достигает Казани 18 июля; описание Казани и путей дальше на восток; наблюдение за высаживающимися цыганами укрепляет Михаила Строгова в его подозрениях и заставляет выбрать самый короткий путь на восток; пароход отправляется в Пермь, а Альсид Жолинье успевает сообщить «кузине» слухи, что татары во главе с Феофар-ханом взяли Семипалатинск и двигаются вниз по Иртышу; Надя покидает каюту, принимает предложение отобедать и признаётся, что она дочь ссыльного доктора Василия Фёдорова из Риги, и что после смерти матери пробирается к нему в Иркутск.

Глава IX - В ТАРАНТАСЕ ДЕНЬ И НОЧЬ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

«Кавказ» высаживает пассажиров в Перми; неудобства путешествия частного лица и выбор тарантаса; занимательное общение с ушлым ямщиком и нравы этого типа людей; Михаил Строгов обнаруживает, что несмотря на щедрые чаевые, кто-то опережает его по пути и забирает лучших лошадей.

Глава X - Буря в горах Урала

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Подъём на отроги на Урала в грозу; сноровка и отвага Михаила Строгова избавляют путешественников от гибели в грозу.

Глава XI - ПУТНИКИ, ПОПАВШИЕ В БЕДУ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Двигаясь в бурю на призывы о помощи, Михаил Строгов обнаруживает двоих корреспондентов в кузове телеги, которых оставил ямщик, и приглашает их присоединиться к своему тарантасу;

он представляется вымышленным именем; когда выясняется, что они едут до Омска, ему приходится предложить своё общество; Михаил узнаёт о слухах, согласно которым Иван Огарев, переодетый цыганом, спешит присоединиться к при возвращении к спрятанному тарантасу и Наде, они обнаруживают разъярённого медведя, и Михаил Строгов приканчивает его одним ударом; спутники следуют в Екатеринбург, где сбежавший ямщик корреспондентов требует с них денег за проезд.

Глава XII - ПРОВОКАЦИЯ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Описание Екатеринбурга, Тюмени и сибирской степи;

Михаил Строгов и его спутники прилагают все усилия, чтобы обойти в пути на восток движущиеся им наперерез отряды татар; 23 июля в Ишиме незнакомец в офицерской форме с оскорблениями отнимает упряжку у Михаила Строгова, которому приходится изображать роль Николая Корпанова и смириться с этим; корреспонденты покидают их, а Надя Фёдорова догадывается, что ее спутник вынужден не афишировать свои настоящие имя и цель путешествия.

ГЛАВА XIII - ДОЛГ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Надя догадалась, что всеми поступками Михаила Строгова двигал некий тайный мотив, по какой-то неведомой причине Строгов не принадлежал себе, не имел права располагать собой и в силу этих обстоятельств только что героически принес в жертву долгу даже боль смертельного оскорбления.
Однако спрашивать у Михаила Строгова объяснений она не стала.
Разве рука, которую она ему подала, не была уже ответом на все, что он мог ей сказать?
За весь этот вечер Михаил Строгов не произнес ни слова.
Поскольку предоставить ему лошадей станционный смотритель мог лишь на следующее утро, предстояло провести на станции целую ночь.
Надя могла воспользоваться этим, чтобы хоть немного отдохнуть, и для нее приготовили комнату.
Девушка предпочла бы, разумеется, не оставлять своего спутника, но она чувствовала, что ему нужно побыть одному, и собиралась удалиться в отведенную ей комнату.
Уже уходя, она не смогла, однако, удержаться, чтобы не попрощаться с ним.
— Братец… — прошептала она.
Но Михаил Строгов жестом остановил ее.
И, глубоко вздохнув, девушка вышла из зала.
Михаил Строгов не стал ложиться.
Все равно он не смог бы заснуть даже на час.
На том месте, которого коснулся кнут наглого пассажира, щеку саднило словно от ожога.
«За отечество и царя-батюшку!» — прошептал он наконец, заканчивая вечернюю молитву.
Однако теперь он испытывал непреодолимую потребность узнать, кто же был этот ударивший его человек, откуда он ехал, куда направлялся.
Что до его лица, то черты эти настолько четко запечатлелись в памяти, что забыть их опасений не возникало.
И он велел позвать смотрителя станции.
Смотритель, сибиряк старого закала, явился тотчас и, глядя чуть свысока на молодого человека, ждал вопросов.
— Ты из этих краев? — спросил Михаил Строгов.
— Да.
— Тебе знаком человек, забравший моих лошадей?
— Нет.
— И ты никогда прежде не видел его?
— Никогда!
— Кто, по-твоему, это мог быть?
— Господин, который умеет заставить себя слушать!
Взгляд Михаила Строгова кинжалом пронзил сердце сибиряка, но тот даже и глазом не моргнул.
— Ты позволяешь себе судить меня! — вскричал Михаил Строгов.
— Да, — ответил сибиряк, — потому как есть вещи, которые даже простой купец, получив, не может не вернуть!
— Удар кнутом?
— Да, удар кнутом, молодой человек! Я достаточно стар и слаб, чтобы прямо сказать тебе это!
Михаил Строгов подошел к смотрителю, положил ему на плечи свои сильные руки.
И необычайно спокойным голосом произнес:
— Уходи, друг, уходи! А то как бы я тебя не убил!
На этот раз станционный смотритель понял.
— Вот так-то оно лучше, — прошептал он. И вышел, не прибавив ни слова.

На другой день, 24 июля, в восемь часов утра в тарантас была запряжена тройка крепких лошадей.
Михаил Строгов и Надя заняли в нем места, и Ишим, о котором у обоих должно было остаться крайне мрачное воспоминание, вскоре исчез за поворотом дороги.
На станциях, где в этот день пришлось останавливаться, Михаил Строгов смог установить, что почтовая карета ехала перед ним, не сворачивая с иркутской дороги, и что ее пассажир, спешивший через степь, как и он сам, не терял ни минуты.
В четыре часа вечера, еще через семьдесят пять верст, у почтовой станции Абатская пришлось переправляться через реку Ишим, один из главных притоков Иртыша.
Переправа эта оказалась посложнее, чем через Тобол.
Течение Ишима здесь действительно очень сильное.
Во время сибирской зимы степные реки, промерзающие на глубину нескольких футов, не создают никаких помех, и путешественник пересекает их, сам того не замечая, — русла теряются под широкой белой скатертью, однообразно устилающей степь. Зато летом переправа через них сопряжена со значительными трудностями.

Действительно, на переезд через Ишим было потрачено два часа, и это привело Михаила Строгова в отчаяние, тем более что от перевозчиков он узнал о татарском нашествии весьма тревожные новости.
Вот о чем шла речь.
В южных землях Тобольской губернии по обоим берегам нижнего течения Ишима уже сновали лазутчики Феофар-хана.
Под прямой угрозой находился Омск.
Поговаривали о стычке между сибирскими и татарскими войсками на границе с Великой киргизской ордой — стычке не в пользу русских, у которых оказалось там слишком мало сил.

Отсюда — их отступление и, как следствие, всеобщий исход крестьян из губернии.
Рассказывали об ужасных жестокостях, чинимых захватчиками, — грабежах, кражах, поджогах, убийствах.
Таково было татарское понятие о войне.
И при подходе передовых отрядов Феофар-хана население разбегалось в разные стороны.
Так что теперь, когда поселки и деревушки пустели, Михаил Строгов более всего боялся остаться без средств передвижения.
И поэтому очень спешил добраться до Омска.

Вымарано:

Омск не случайно был первой целью путешествия Михаила Строгова и Ивана Огарева.
В Азиатской России он был ключом к Сибири на пути из Средней Азии. Если за первоцарственным Тобольском признавалась легитимность русского господства в Сибири, то Омск воплощал могущество империи.
Олицетворением этой роли стала огромная Омская крепость, способная в годы своего возведения выдержать осаду европейского корпуса или китайской армии: для номадов же она была совершенно неприступна. В Омске сходились две линии русских фортов и пикетов: Ишимская линия шла в широтном направлении от Урала на восток, к Омску, другая, от Омска на юго-восток, вдоль Иртыша к Алтайским горам. Обе линии защищали русскую Сибирь от киргизских Орд и Западного Туркестана. Там жили и служили сибирские казаки, повёрстанные в царское войско, а Омск был их столицей. От того, кто успел бы первым в Омск, зависела судьба южной цитадели Сибири - и самой Азиатской России, потому что второго такого сосредоточения солдат, артиллерии, припасов и фортификации к востоку от Урала больше не было.

окончание вымаранного фрагмента

Быть может, при выезде из этого города ему удастся опередить татарских дозорных, спускавшихся долиной Иртыша, и вновь выбраться на дорогу, свободную до самого Иркутска.
Как раз вблизи мест, где тарантас только что перебрался через реку, заканчивались сооружения, которые у военных известны как «ишимская цепь», — цепь деревянных башен и фортов, протянувшаяся от южной границы Сибири верст на четыреста (427 километров).
В свое время здесь размещались казацкие отряды, и тогда эти башни и форты использовались для защиты края как от киргизов, так и от татар.
Позднее московское правительство сочло, что отношения с ордами налажены. Форты были заброшены и утратили свои боевые качества как раз теперь, когда могли бы оказаться весьма полезными.
От большей части этих укреплений захватчики оставили одни пепелища, и те клубы дыма, что столбом поднимались над южной частью горизонта и на которые перевозчики обратили внимание Михаила Строгова, свидетельствовали о приближении татарских передовых частей.
Как только паром высадил упряжку с тарантасом на правый берег Ишима, лошади вновь бешено понеслись по степной дороге. Было семь часов вечера. Небо обложили густые тучи. Они уже не раз проливались грозовым дождем, пыль прибивало к земле и дорога становилась плотнее.
С момента выезда из Ишима Михаил Строгов не проронил ни слова.
Однако по-прежнему следил, чтобы эта гонка без отдыха и срока не слишком утомляла Надю, хотя та и не жаловалась.
Девушке хотелось, чтобы у лошадей выросли крылья.
Она все отчетливее понимала, что достичь Иркутска ее спутник спешит даже больше, чем она сама, а до цели оставалось еще так много верст!

Вымарано:

Худшие опасения Михаила Строгова получали подтверждение, о чём он не преминул сообщить своей спутнице. Если дымы далеко на юге были содеяны киргизскими шайками, то разорение вдоль тракта было приметой куда худшего - внутренних волнений.
Обитатели деревень предпочли спасаться бегством как от тех, кто поднял мятеж, так и от тех, кто должен был его усмирять.
Что было тому причиной? И кто в нём участвовал?
Ямщики продолжали исполнять свою службу, но они мало что могли сообщить кроме слухов, которые долетали до них обрывками на водопоях или перепряжках. Слухи же имели свойство увеличивать многократно худшие опасения и изыскивать самые фантастические объяснения. Весь опыт Михаила, как сибиряка и как эмиссара царя, был употреблён на отделение зерна от плевел.
За день до приезда Нади и Михаила подняли бунт каторжане, которые скопились в большом числе на тракте ввиду ремонтных работ.
Так началось восстание ссыльных инсургентов из Польши, которые в огромном количестве были направлены в Сибирь после подавление недавнего мятежа. Москва обезопасила себя на западных границах путём истребления и принуждения к бегству сотен тысяч несчастных поляков, но, одновременно с этим, завезла на восточных границы взрывоопасный материал в огромных количествах. Снега Сибири не смирили гордый дух повстанцев, а малейшая надежда на месть разом подняла их во всех каторжных домах. Их волнения поразили глубинные области русской Сибири, до которых бы не дотянулись азиатские набеги.
Они перевязали свою стражу и с их оружием двинулись к Омску. Поляки отобрали косы у крестьян, насадили их на древки и объявили себя косинёрами: в память о польских волонтёрах, которые мужественно сражались против окружающих их империй.
Строгов успел подивиться их решимости, так как раз в Омске их бы встретила регулярная армия, способная легко рассеять такое неорганизованное скопище - как новый слух потряс его до глубины души.
Вдали от Московского тракта поднялась местная Вандея: русские сибиряки, которые считали себя коренными обитателями этого края и, чтобы отделить себя от «расейских», с гордостью именовали себя «старожилами». Они имели множество причин быть недовольными властью Москвы, которая высылала против них несметные стаи чиновников как саранчу на поля - и после них оставался только тлен разорения.
Щадя чувства своей спутницы, Михаил осторожно сообщил Наде о возрастании трудностей. Если он, как решительный и сильный мужчина, привыкший пролагать путь с оружием в руках, мог чувствовать себя в относительной безопасности, то юная девушка могла подвергнуться опасности иного рода. Ещё не поздно было вернуться в Тюмень, а то и в Екатеринбург, чтобы переждать там волнение; Строгов даже решил уговорить Надю принять немного денег от него.
Его речь была напрасной: Надя не хотела и слышать о задержке, а за время пути девушка поверила, что её спутник способен на любые подвиги.
- К тому же, - простодушно прибавила Надя, - я совершенно не опасаюсь поляков. Я с многими была знакома в Риге, а мой отец лечил многих раненных инсургентов. Тогда он в первый раз попал под подозрение, и с большим трудом отговорился тем, что клятва Гиппократа не делит ждущих помощи на мятежников и верноподданных. Дело бы громким, так что для Фёдоровых поляки - друзья.
Строгов сухо заметил в ответ, что, конечно, что в этом споре как сторонник военных законов он бы стал бы сторону раненных и доктора Фёдорова, вот только нравы мятежников за время ссылки, после тягот и унижений, неизбежно испортились, так что от них трудно ожидать шляхетского благородства. Но это не могло переубедить невинную девушку, которая воочию не видела народных волнений, и судила о них по творениям Байрона и Мицкевича.

окончание вымаранного фрагмента

Ей приходила в голову и другая мысль: если Омск захвачен татарами, то матери Николая Корпанова, живущей в этом городе, грозит опасность, и это должно страшно тревожить ее сына. Этим полностью объяснялось нетерпение, с каким он спешил ее увидеть.
Вот почему в какой-то момент Надя сочла нужным поговорить с ним о старой Марфе, об одиночестве, которое ожидало ее среди этих мрачных событий.
— Ты после начала нашествия никаких известий о матери не получал?
— Никаких, Надя. Последнее ее письмо написано два месяца назад, но в нем были добрые вести. Марфа очень сильная женщина, храбрая сибирячка. Несмотря на возраст, полностью сохранила ясность ума и силу духа. Умеет переносить страдания.
— Я непременно навещу ее, братец, — с живостью отозвалась Надя.
— Раз уж ты называешь меня сестрой, значит, Марфе я дочь!
И так как Михаил Строгов не отвечал, добавила:
— А может, твоей матери удалось все же выехать из Омска?
— Такое возможно, — ответил Михаил Строгов, — и я даже надеюсь, что она добралась до Тобольска. Татарский ад она на дух не переносит. Она знает степь, ничего не боится, и я очень желал бы, чтоб она, взяв свой посох, спустилась вниз долиной Иртыша. Во всей провинции нет места, которого бы она не знала. Сколько уж раз она с моим старым отцом прошла весь этот край из конца в конец, и сколько раз, еще ребенком, я сопровождал их в странствиях по сибирской пустыне! Да, Надя, я надеюсь, что матушка успела покинуть Омск!
— И когда ты с нею увидишься?
— Я увижусь с ней… по возвращении.
— Но ведь, если твоя матушка в Омске, у тебя найдется часок — зайти обнять ее?
— Я не зайду обнять ее!
— Ты не повидаешься с ней?
— Нет, Надя!.. — ответил Михаил Строгов и тяжело вздохнул, понимая, что больше не в силах отвечать на вопросы девушки.
— Ты говоришь «нет»! Ах, братец, но если твоя матушка в Омске, то почему ты должен отказываться от свидания с ней?
— Почему, Надя? Ты спрашиваешь, по какой причине? — с такой болью в голосе воскликнул Михаил Строгов, что девушка вздрогнула.

Добавлено после русской цензуры:

— Да по той же самой, что вынудила меня быть терпеливым до трусости в стычке с тем негодяем, который… Он не смог закончить фразу.
— Успокойся, братец, — произнесла Надя своим самым нежным голосом.— Я знаю только одно — скорее не знаю, а догадываюсь! Вероятно, какое-то чувство диктует тебе, как себя вести; и это — чувство долга, еще более святого — если такое возможно, — чем сыновний долг перед матерью!
Надя замолкла и с этого момента стала избегать тем, которые могли иметь отношение к необычному поведению Михаила Строгова.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

- Почему ты не хочешь встретиться с матерью? Я догадываюсь, что у твоего путешествия есть другая цель, кроме как сопровождать девицу к отцу, но именно опасность должна пробудить в тебе желание повидать родных второй такой возможности судьба может не предоставить?

- Моя мать не выскажет упрёка и не станет останавливать меня. Она знает, какая ответственность лежит на мне, она знала об этом за годы до моего рождения, когда венчалась с отцом. Десятки раз она провожала нас отцом в опаснейшие предприятия, и всегда от её твердого сердца мы слышали только благословения, но не упрёки. Я боюсь самого себя, своей слабости, простительного для человека желания в первую очередь сохранить жизнь самых близких в то время, когда спасать надо всех. Не так давно один человек задал мне схожий вопрос, и тогда я отрапортовал, что человеческие слабости не будут служить препятствием. Когда об этом спрашивает женщина, мне трудно быть твёрдым до конца.

- Ты можешь сказать мне, братец, с чем ты едешь в Сибирь? Прости, я спрашиваю вовсе не то: что я могу знать об этом, чтобы не причинить вреда?

- Только то, Надя, что я враг врагов России и что меня ведут в Иркутск не только торговые дела… Будь что будет, Надя. Ничего, я полагаюсь на Бога.
Помолчав, Надя робко спросила:

- Скажи, братец, если мне будет угрожать опасность - хватит ли у тебя твёрдости продолжать свой путь, забыв о случайной спутнице?
Когда она осмелилась поднять взор и встретить взгляд Михаила, преисполненный душевных терзаний, то ей осталось только вымолвить:

- Клянусь, я никогда не поставлю тебя перед выбором моего спасения и исполнением долга.
Ей пришлось порывисто уйти, потому что она высказала своему спутнику много больше, чем позволяли приличия и её положение случайной попутчицы. И еще потому что поняла, что Михаил, вопреки всему, стал относиться к ней не только как к знакомой.
Когда степной ветер остудил раскрасневшееся милое личико, и она вернулась к переправе, то между Надей и Михаилом ещё долго не было произнесено ни слова.

Окончание вымаранного фрагмента

Тут была некая тайна, которой не следовало касаться.
И Надя больше не касалась ее.

На следующий день, 25 июля, в три часа утра тарантас прибыл на почтовую станцию Тюкалинск, покрыв после переправы через Ишим расстояние в сто двадцать верст.
Лошадей сменили быстро.
Однако впервые ямщик тянул с отъездом, утверждая, что по степи рыщут отряды татар; путешественники, лошади и повозки — лакомая добыча для этих грабителей.
Отлынивание ямщика удалось пресечь лишь ценой серебра: в этом случае, как и во многих других, Строгов не захотел воспользоваться своей подорожной.
О последнем указе, переданном по телеграфу, в сибирских губерниях уже знали, и тот россиянин, для кого делалось специальное исключение, как раз поэтому и мог обратить на себя всеобщее внимание, чего царскому гонцу следовало избегать пуще всего.
Что же до высказанных ямщиком опасений, то, возможно, шутник просто рассчитывал нажиться на нетерпении пассажира. А что, если у него и в самом деле были основания для опасений?
Наконец тарантас тронулся, и ямщик проявил такое усердие, что к трем часам вечера, проделав восемьдесят верст, путники подъезжали к Куладзинску, а затем, еще через час, достигли уже берега Иртыша.
До Омска оставалось не более двадцати верст.
Иртыш — очень широкая река, одна из главных сибирских артерий, несущих свои воды на север Азиатского материка.
Беря начало в горах Алтая, он течет по кривой с юго-востока на северо-запад и впадает в Обь, проделав путь примерно в семь тысяч верст. В это время года, когда вода в реках всего сибирского бассейна прибывает, уровень Иртыша чрезвычайно высок.
А если принять во внимание еще и неистово-бурное течение реки, то переправа через нее представлялась достаточно трудным делом.
Пловец, пусть даже самый опытный, не смог бы ее переплыть, и даже переправа на пароме была сопряжена с определенным риском. Но эти опасности, как и любые другие, даже на миг не могли остановить Михаила Строгова и Надю, решившихся не отступать ни перед чем.

Все же Михаил Строгов предложил своей юной спутнице, чтобы сначала реку пересек он один, погрузившись на паром с тарантасом и лошадьми, так как опасался, как бы из-за этого тяжелого груза паром не потерял устойчивости.
А когда лошади с повозкой оказались бы уже на другом берегу, он вернулся бы за Надей.
Надя не согласилась.
Это означало бы потерять целый час, и она не хотела ради собственной безопасности стать причиной задержки.
Погрузка прошла не без трудностей, так как прибрежные откосы были частично затоплены и паром не удавалось подтянуть достаточно близко к берегу.
Тем не менее после получасовых усилий паромщик разместил на пароме и тарантас, и всех трех лошадей.
Михаил Строгов, Надя и ямщик поднялись следом, и паром отчалил.
Первые минуты все шло гладко. Стремнины Иртыша, выше по течению разбитые длинной береговой косой, образовали противоток, одолеть который не составило большого труда. Двое паромщиков отталкивались длинными баграми, орудуя ими с необыкновенной ловкостью; но по мере того, как паром выходил на открытый простор, речное дно понижалось, и, чтобы упираться в багор плечом, длины его не хватало. Концы багров выступали над водой не более чем на фут, и обращение с ними, стоившее тяжких мук, приносило очень мало пользы.
Михаил Строгов и Надя сидели на корме и, опасаясь задержки, с тревогой следили за действиями паромщиков.
— Поберегись! — закричал один из них своему товарищу.
Крик был вызван тем, что паром вдруг начал стремительно менять направление.
Течение захватило его и быстро потащило вниз по реке.
Речь теперь шла, естественно, о том, чтобы, умело применяя багры, поставить паром наискосок к струе. И паромщики, наваливаясь на концы багров и мелкими толчками подгребая воду под борт, сумели-таки повернуть паром наискось, и он начал медленно приближаться к правому берегу.
Можно было точно высчитать, что берега он достигнет в пяти- шести верстах ниже места погрузки, но это, в конце концов, не имело значения, лишь бы без приключений высадить животных и людей.
Впрочем, оба перевозчика, люди крепкие и вдохновленные к тому же обещанием высокой оплаты, не сомневались в благополучном конце этой трудной переправы.
Но они упустили из виду случайность, которую были бессильны предупредить, и тут уж ни их усердие, ни их ловкость ничего не могли изменить.
Паром, втянутый в стремнину примерно на одинаковом расстоянии от обоих берегов, тащило вниз по течению со скоростью двух верст в час, когда Михаил Строгов, привстав, внимательно посмотрел вверх по реке.
Там он заметил несколько лодок, которые река несла с большой скоростью, так как к течению добавлялись рывки лодочных весел.
И вдруг лицо Строгова исказилось, и из уст вырвался сдавленный крик.
— Что случилось? — спросила девушка.
Но прежде чем Строгов успел ответить, один из паромщиков в панике закричал:
— Татары! Это татары!
Это и в самом деле были лодки с солдатами, быстро спускавшиеся вниз по Иртышу, и через несколько минут они могли настичь паром, слишком тяжело груженный, чтобы от них уйти. В ужасе от происходящего паромщики издали вопль отчаяния и бросили багры.
— Смелее, друзья! — воскликнул Михаил Строгов. — Не падать духом! Получите пятьдесят рублей, если доберемся до правого берега раньше лодок!
Ободренные этими словами, паромщики вновь взялись за багры, удерживая паром под углом к течению, но вскоре стало ясно, что уйти от татар не удастся.
Проплывут ли татары мимо, оставят ли их в покое?
Маловероятно! От этих разбойников можно было ждать чего угодно!
— Не бойся, Надя, — сказал Михаил Строгов, — но будь готова ко всему!
— Я готова, — ответила Надя.
— Даже броситься в реку, как только скажу?
— Как только скажешь.
— Доверься мне, Надя.
— Я тебе верю!
Татарские лодки были уже не более чем в ста футах.
Это был отряд бухарских солдат, направлявшихся разведать путь на Омск.
Парому до берега оставалось два собственных корпуса.
Паромщики подналегли на багры.
Михаил Строгов присоединился к ним, вооружившись багром и действуя им со сверхчеловеческой силой.
Если бы ему удалось выгрузить тарантас и пустить упряжку в галоп, то еще оставался бы какой-то шанс уйти от татар, не имевших лошадей.
Но все усилия были, по-видимому, напрасны!
— Сарынь на кичку! — завопили солдаты из первой лодки.
Михаил Строгов узнал военный клич татарских пиратов, единственным ответом на который было — упасть пластом на живот.
И так как ни паромщики, ни он приказу не подчинились, прогремел залп, и две из лошадей были сражены наповал.
В тот же момент раздался треск… Это лодки уткнулись в середину парома.
— Надя, ко мне! — крикнул Михаил Строгов, готовый выпрыгнуть за борт.
Девушка уже собиралась последовать за ним, когда удар копья сбросил Михаила Строгова в реку.
Течение подхватило его, на какой-то миг над водой показалась его рука — и он исчез.
Надя вскрикнула, но прежде чем она успела броситься следом, ее схватили, стащили с парома и бросили в одну из лодок.
Тут же были заколоты копьями паромщики, паром поплыл по течению, а татары в лодках продолжили свой путь вниз по Иртышу.

ГЛАВА XIV- МАТЬ И СЫН

Омск — официальная столица Западной Сибири.
Это не самый большой город губернии того же названия, Томск значительнее и по населению, и по величине, но именно в Омске находится генерал-губернатор первой половины Азиатской России.
Омск, собственно, состоит из двух разных городов, в одном из которых — верхнем — размещаются исключительно представители властей и чиновничества, а в другом живут в основном сибирские купцы, хотя торговым его едва ли можно назвать.
Город насчитывает приблизительно 12–13 тысяч жителей.
Его защищают крепостные стены с опорными бастионами, но стены эти сделаны из глины и по-настоящему надежным укреплением служить не могут.
И поэтому татары, хорошо об этом осведомленные, решились взять город приступом, и после нескольких дней осады им это удалось.
Гарнизон Омска, насчитывавший всего две тысячи человек, мужественно сопротивлялся.
Но под напором войск эмира был шаг за шагом вытеснен из нижнего — торгового — города и вынужден укрыться в верхнем.
Здесь генерал-губернатор, его офицеры и солдаты укрепились по-настоящему.
Верхний квартал Омска они превратили в своего рода крепость, пробив в домах и церквах бойницы, надстроив зубцы, и стойко держались в этом самодельном кремле, даже без особых надежд на своевременную помощь.
Откуда ее ждать, если татарские отряды, спускавшиеся по Иртышу, получали каждый день все новые подкрепления, и — что еще важнее — командовал ими офицер, предавший свою страну, но человек заслуженный и известный своей отвагой.\
Это был полковник Иван Огарев.
Иван Огарев, личность столь же страшная, как и тот татарский военачальник, кого он подбивал идти вперед и вперед, был профессиональный военный.
Унаследовав от своей матери, азиатки по происхождению, толику монгольской крови, он любил хитрить, ему нравилось придумывать ловушки и не претили никакие уловки, если надо было выведать секрет или устроить западню.
Коварный по природе, он охотно прибегал к самому низкому притворству, прикидываясь при случае нищим и искусно перенимая любые обличья и повадки.
Сверх того, он был жесток и при нужде мог сделаться палачом.
В его лице Феофар-хан обрел заместителя, достойного представлять хана в этой варварской, дикой войне.
К тому времени, когда Михаил Строгов достиг берегов Иртыша, Иван Огарев уже хозяйничал в Омске и тем настойчивее торопил с захватом верхнего города, чем скорее спешил попасть в Томск, где как раз собралось ядро татарской армии.
Действительно, Томск вот уже несколько дней как был взят Феофар-ханом, и именно отсюда, став хозяевами Центральной Сибири, захватчики должны были двинуться на Иркутск.

Добавлено после русской цензуры:

Иркутск и был настоящей целью Ивана Огарева.
План предателя состоял в том, чтобы под ложным именем добиться приема у Великого князя, снискать его доверие, а затем, в условленный час, сдать город татарам и выдать самого Великого князя.
После захвата такого города и такого заложника вся Азиатская Сибирь должна была пасть к ногам захватчиков.
Между тем, как мы знаем, царю стало известно об этом заговоре, — как раз чтобы расстроить его и было доверено Михаилу Строгову то важное письмо, которое теперь при нем находилось.
Отсюда же и строжайшие предписания молодому гонцу — пройти через захваченную местность инкогнито, не раскрывая себя.
До сих пор ему удавалось неукоснительно выполнять этот наказ, но мог ли он по-прежнему следовать ему и теперь?

Окончание фрагмента, добавленного после русской цезуры

Удар, нанесенный Михаилу Строгову, оказался не смертельным.
Продолжая плыть, не показываясь над водой, он добрался до правого берега, где и упал без сознания в камыши.
Придя в себя, он обнаружил, что лежит в лачуге мужика, который, вероятно, подобрал его и выходил, а значит, ему он обязан тем, что еще жив.
Как долго уже гостит он у этого славного сибиряка?
Этого знать он не мог.
Но когда вновь открыл глаза, то увидел склонившееся над ним доброе бородатое лицо — хозяин участливо смотрел на него. Строгов собирался уже спросить, где он, но мужик опередил его:
— Помолчи, батюшка, помолчи! Очень ты еще слабый. Сейчас я расскажу тебе и где ты, и что приключилось с той поры, как я принес тебя в избу.
И мужик поведал Михаилу Строгову о том, как происходила та стычка, свидетелем которой он оказался, — и о нападении на паром татарских лодок, и о разграблении тарантаса, и о кровавой расправе с паромщиками!

Вымарано:

Мужик всмотрелся в Михаила и осведомился, не сынок ли он Петра Афанасьевича Строгова, и, получив подтверждение, печально вздохнул: Строгова-старшего любили все в округе, и до сих пор скорбели о нём.

Окончание вымаранного фрагмента

Но Михаил Строгов уже не слушал его, — проведя рукой по своему кафтану, он нащупал письмо императора, по-прежнему спрятанное на груди.
И облегченно вздохнул, но успокоиться еще не мог.
— Со мной была девушка! — сказал он.
— Ее они убивать не стали! — ответил мужик, упредив тревогу, сквозившую в глазах гостя.
— Взяли в свою лодку и поплыли по Иртышу дальше! Для них это еще одна пленница в придачу к той толпе, что гонят в Томск!
Михаил Строгов ничего не сказал в ответ.
Приложил руку к груди — унять сердцебиение.
И все же, несмотря на пережитые испытания, душа его была целиком во власти долга.
— Где я? — спросил он.
— На правом берегу Иртыша и всего в пяти верстах от Омска, — ответил мужик.
— От какой же это раны я такой разбитый? Не от пули?
— Нет, от удара копьем по голове, и рана уже зарубцевалась, — сказал мужик.
— Еще несколько дней, батюшка, и ты сможешь снова отправиться в путь. Ты упал в реку, но татары не стали тебя подбирать, обыскивать… Твой кошелек так и лежит у тебя в кармане.
Михаил Строгов пожал мужику руку.
И, вдруг резким усилием выпрямившись, спросил:
— Дружище, а сколько времени я у тебя в избе?
— Три дня.
— Я потерял три дня!
— Эти три дня ты пролежал без сознания!
— Нет ли у тебя лошади? Я бы купил.
— Ты что, ехать хочешь?
— Прямо сейчас.
— Нет у меня, батюшка, ни лошади, ни телеги! Где прошли татары, не остается ничего!
— Что ж, тогда пойду в Омск пешком — лошадь искать…
— Отдохнул бы еще несколько часиков, все легче в путь пускаться!
— Ни часу!
— Ну что ж, ступай, — сказал мужик, поняв, что перебороть решимость гостя — труд напрасный.
— Я сам отведу тебя, в память о твоём батюшке. — добавил он.— К тому же русских в Омске еще изрядно, глядишь — удастся и незамеченным пройти.
— Дружище, — произнес Михаил Строгов, — да вознаградит тебя небо за все, что ты для меня сделал!
— Вознаградит… Наград на земле одни дураки ждут, — отвечал мужик.
Михаил Строгов вышел из избы.
Зашагал было по дороге, но в глазах вдруг так потемнело, что, не поддержи его мужик, он грохнулся бы наземь; однако свежий воздух быстро привел его в чувство.
И тут он как бы вновь пережил тот удар, что в свое время пришелся ему по голове и силу которого, по счастью, смягчила его меховая шапка.
При его могучем здоровье, в чем читатель успел убедиться, он был не тот человек, кого могла бы сразить такая малость.

Перед глазами его стояла одна-единственная цель — далекий Иркутск, до которого предстояло добраться!
Но Омск следовало миновать без задержки.
— Сохрани Бог мою матушку и Надю! — прошептал он.— Я пока еще не имею права думать о них!
Вскоре Михаил Строгов и мужик добрались до торгового квартала в нижнем городе, и, хотя он был занят войсками, они вошли без труда.
Глинобитная крепостная стена была во многих местах разрушена, и в образовавшиеся проломы проникали мародеры, следовавшие за полчищами Феофар-хана.
В самом Омске, на его улицах и площадях толпились татарские солдаты, однако чувствовалось, что чья-то железная рука держит их в узде дисциплины, весьма для них непривычной.
Ходили они не в одиночку, но вооруженными группами, способные противостоять любому нападению.
На большой площади, превращенной в лагерь, охранявшийся множеством часовых, располагались биваком две тысячи татар в полной боевой готовности.
Лошади, привязанные к копьям, но взнузданные, были готовы выступить в любой момент.
Для татарской конницы Омск был не более чем временной стоянкой, которую она торопилась сменить на богатые равнины Восточной Сибири, где куда как пышнее города, плодороднее поля, а стало быть, и добыча богаче.
За торговым городом возвышался верхний квартал, покорить который, несмотря на неоднократные попытки штурма, лихо начатые, но смело отбитые, Ивану Огареву пока не удалось.
Над зубчатыми стенами развевался трехцветный национальный флаг России.
Не без чувства гордости Михаил Строгов и его провожатый в душе склонились перед ним.
Михаил Строгов прекрасно знал город и, следуя за своим провожатым, слишком людных улиц старался все-таки избегать.
Но не из-за боязни, что его узнают.
В этом городе одна лишь старуха мать могла назвать его настоящим именем, но он поклялся не видеться с ней и с ней не увидится.
К тому же — и он желал этого всем сердцем — она, быть может, укрылась в степи, в каком-нибудь безопасном месте.
По счастливой случайности мужик был знаком с одним станционным смотрителем, который, по его словам, не отказался бы за хорошую плату дать напрокат или продать повозку или лошадей.
Единственная трудность — выехать из города, однако проломы в крепостной стене могли облегчить и эту задачу.
Мужик вел своего гостя прямиком на станцию, как вдруг, посреди узкой улочки, Михаил Строгов, резко застопорив, укрылся за выступом стены.
— Что с тобой? — живо спросил мужик, очень удивленный этой стремительностью.
— Тихо, — поспешно бросил в ответ Михаил Строгов, приложив к губам палец.
Со стороны главной площади как раз показался отряд татар, который затем свернул на ту улочку, куда уже успели углубиться Михаил Строгов и его спутник.
Во главе отряда, состоявшего из двух десятков конников, ехал офицер, одетый в очень простой мундир.
Хотя он то и дело бросал по сторонам быстрые взгляды, заметить Михаила Строгова, быстро отпрянувшего в сторону, он не мог.
Отряд двигался по улочке крупной рысью.
Ни офицер, ни его сопровождение не обращали на жителей ровно никакого внимания.
Несчастные едва успевали отскочить в сторону.
Послышался чей-то сдавленный крик, за которым тут же последовали удары копий, и улочка мгновенно опустела.
Когда отряд умчался, Михаил Строгов, обернувшись к мужику, спросил:
— Кто этот офицер?
Лицо его в эту минуту было бледным, как у мертвеца.
— Иван Огарев, — ответил сибиряк хриплым от ненависти голосом.
— Он! — вскричал Михаил Строгов в порыве ярости.
В офицере он узнал пассажира, который ударил его на почтовой станции в Ишиме!
И словно при свете внутреннего озарения ему тут же вспомнился — пусть даже виденный мельком — старый цыган, чьи слова поразили его на рыночной площади в Нижнем Новгороде.
Михаил Строгов не ошибался.
Эти двое были одним и тем же лицом.
Да, именно в одежде цыгана, замешавшись в труппу Сангарры, Иван Огарев смог выбраться из Нижегородской губернии, куда явился, чтобы среди толпы иностранцев, съехавшихся на ярмарку из Центральной Азии, найти себе сообщников и вовлечь их в выполнение своего дьявольского замысла.
Сангарра и ее цыгане, настоящие платные шпионы, были ему полностью преданы. Это он на рыночной площади произнес в ту ночь необычную фразу, смысл которой Михаил Строгов смог понять лишь теперь; это он плыл на борту «Кавказа» с целой ватагой бродяг; это он, по той, другой дороге — от Казани до Ишима, — перевалив через Урал, доехал до Омска, где теперь чувствовал себя властелином.
Иван Огарев прибыл в Омск едва ли три дня назад, и если бы не та мрачная встреча с ним в Ишиме, не происшествие, на три дня задержавшее Строгова на берегах Иртыша, — Михаил Строгов заведомо опередил бы его на пути в Иркутск!
И как знать, скольких несчастий удалось бы избежать в будущем!
В любом случае и более чем когда-либо Михаилу Строгову следовало избегать Ивана Огарева и не попадаться ему на глаза.
А уж когда придет время для встречи лицом к лицу, он сумеет встретиться с ним — будь тот даже властителем всей Сибири!

Вымарано:

Михаил немало удивился бы, если бы увидел того, с кем потом пересёкся путь завоевателя Омска.
Кортеж Огарева домчался до богатого купеческого дома, избранного под штаб покорителя Омска. Конвой спешился во дворе; адьютанты остались в горнице; Огарев один прошёл в спальню.

- Добрый день, мистер Блаунт! - сказал он на хорошем английском языке с неистребимым русским акцентом.

- Можете говорить по-русски, - сухо ответил корреспондент, - я оценил Вашу вежливость, и на этом прекратим ненужные реверансы. Мы оба люди дела, давайте обсудим положение в городе.

- Город взят, мистер Блаунт.

- Кроме крепости, господин Огарев.

- Крупнейшей крепости за Уралом, смею заметить, мистер Блаунт, с мощным гарнизоном и остатками российских войск со всей Западной Сибири. А под моим командованием туземные войска из Туркестана и иррегулярные формирования из крестьян и каторжников. Ваши офицеры добились бы большего?

- Британские офицеры не воюют с такими низшими чинами, им нужны подчинённые, в которых они уверены.

- Поэтому, мистер Блаунт, я буду воевать по-русски, при помощи диких союзников из Туркестана. Кстати, Вас не затруднить именовать меня в дальнейшем полковником? Мой чин в императорской армии был вполне выслужен, а сейчас я занимаю положения командира дивизии.

- Смею скромно заметить, "полковник" Огарев, что участие польских легионеров и помощь из Туркестана в вашей войне обеспечена нашими усилиями.

- Как Вы справедливо отметили, мистер Блаунт, "в нашей войне", которую начали мы, русские...

- Предположим, друг мой. И что же в дальнейших планах этой туземной войны?

- Я оставлю обсервационный отряд для надзора за гарнизоном Омской крепости, впрочем, осаждённые не имеют ни возможности прорваться на соединение царскими властями, ни каким-то образом вредить моим планам. Оставшаяся в крепости пехота сильна за стенами, но беспомощна в степи. Западная Сибирь освобождена, наступила очередь Восточной, куда выдвигается Феофар-хан, а я последую за ним. Я намечаю срок до зимы, чтобы разрушить власть Москвы над Сибирью. Но это только первый раунд в нашем боксе, мистер Блаунт, и, надеюсь, что второго раунда не последует - рефери в виде европейских держав смогут повлиять на царя, чтобы под благовидным предлогом заставить его смириться с ничьёй. Иначе сибирская компания, конечно, затянется на годы, и всё же предсказуемо закончится новым покорением Сибири. А потом разозлённый русский медведь припомнит, кто участвовал в новом Смутном времени, и полезет в Индию, стоптав по пути Бухару. Так что в ваших интересах, мой дорогой Блаунт, всемерно поддерживать наше дело.

- Вам недостаточно гарантий Её Величества?

- Вполне, дорогой друг и верный союзник, иначе бы Вы принимали доклад не от меня и не в захваченном Омске.

Мистер Блаунт пристально вгляделся в Ивана Огарева, пытаясь найти в самоуверенном командире образ старого цыгана из Нижнего Новгорода. Увы, напрасно.

Помолчав, мистер Блаунт продолжил:

- Наши предположения подтвердились: гонец царя с чрезвычайной депешей пересёк границу Московии и находится в Сибири. Его личность нам неизвестна; впрочем, это неважно, куда важнее, какой облик принял этот чрезвычайно опытный и опасный для нас человек. Я полагаю думать о моём бывшем спутнике на Урале, Николае Корпанове, но моей версии противится его спутница: невозможно представить, что в столь важном предприятии русский разведчик обременяет себя барышней. Поскольку мои друзья в Омске до сих пор не оповестили об их прибытии, господин Корпанов снова привлекает наше внимание: каким-то образом он миновал нашу сеть осведомителей, что под силу только профессионалу.

- Меня он не минует! - самоуверенно заявил Огарев.

- Я видел медведя, распоротого одним ударом ножа этого человека, друг мой Огарев: смените-ка свою обычную самоуверенность на тщательное исправление дел! Иначе Вы рискуете разделить участь этого несчастного зверя!

Окончание вымаранного фрагмента

Вдвоем с мужиком-провожатым Михаил Строгов продолжили свой путь через город и добрались до почтовой станции

Выехать среди ночи из Омска через какой-нибудь пролом в крепостной стене трудности не представляло.
А вот купить взамен прежнего тарантаса повозку оказалось делом невозможным.
Их не было ни в продаже, ни в прокате.
Но какая нужда в повозке была у него теперь?
Разве не остался он — увы — один?
Нужна была только лошадь, и, к великому счастью, такую лошадь ему повезло заполучить.
Это было сильное животное, способное вынести длительное напряжение и сослужить Михаилу Строгову, опытному всаднику, добрую службу. За лошадь были заплачены хорошие деньги, и через несколько минут можно было тронуться в путь.
Было четыре часа вечера.
Чтобы воспользоваться проломом в крепостной стене, Михаилу Строгову пришлось дожидаться ночи, и, не желая лишний раз показываться на улицах Омска, он остался на почтовой станции, велев подать себе какой-нибудь еды.
В общем зале набралось много людей. Как и на российских вокзалах, встревоженные жители заходили сюда узнать последние новости.
Кто-то говорил о скором прибытии корпуса русских солдат — только не в Омск, а в Томск, — которому приказано освободить этот город от татар Феофар-хана.
Михаил Строгов внимательно прислушивался к тому, что говорилось, но сам в разговоры не вступал.

Добавлено после окончания русской цензуры:

И вдруг он вздрогнул от крика, который проник ему в душу, а произнесенное слово застыло у него в ушах:
— Сынок!
Перед ним стояла его мать, старая Марфа!
Охваченная трепетом, она улыбалась ему!
Протягивала к нему руки!..
Михаил Строгов поднялся.
И уже хотел броситься к ней…
Но мысль о долге, о серьезной опасности, таившейся для его матери и его самого в этой нежданной встрече, остановила его столь внезапно и властно, что ни один мускул не успел дрогнуть на его лице.
Народу в общем зале собралось человек двадцать.
Среди них могли оказаться шпионы, да и разве в городе не знали, что сын Марфы Строговой нес службу в корпусе царских курьеров?
И Михаил Строгов не двинулся с места.
— Мишенька! — воскликнула его мать.
— Кто вы, добрая женщина? — спросил Михаил Строгов, скорее пробормотав, чем произнеся эти слова.
— Кто я? Ты спрашиваешь, кто я? Дитя мое, разве ты уже не узнаешь свою мать?
— Вы ошиблись!.. — холодно ответил Михаил Строгов.— Случайное сходство ввело вас в заблуждение…
Старая Марфа подошла к нему вплотную и взглянула прямо в глаза:
— Разве ты не сын Петра и Марфы Строговых?
Михаил Строгов отдал бы жизнь за возможность открыто обнять свою мать!.. Но если бы он уступил чувству, все было бы кончено и для него, и для нее, и для той миссии, выполнить которую он поклялся!..
Преодолевая себя, он закрыл глаза, чтобы не видеть невыразимой боли, исказившей дорогое лицо; убрал за спину руки, чтобы не сжать в них дрожащие ладони, искавшие его.
— Я в самом деле не знаю, что вы хотите сказать, добрая женщина, — выговорил он, отступая назад.
— Мишенька! — еще раз воскликнула старуха мать.
— Меня зовут не Миша!Я никогда не был вашим сыном! Я Николай Корпанов, иркутский купец!..
И, резко повернувшись, он покинул общий зал, в последний раз услышав жалобный возглас:
— Сынок! Сынок!
Собрав остатки сил, Михаил Строгов зашагал прочь.

Он не видел, как его старая матушка почти без чувств упала на скамью.
Но в тот момент, когда смотритель станции бросился помочь ей, старая женщина выпрямилась.
Внезапная догадка озарила ее сознание.
Чтобы ее сын не признал ее?
Этого не могло быть!
Но и сама ошибиться, приняв за сына чужого человека, она тоже не могла.
Это конечно же был ее сын, и если он ее не узнал, значит, не захотел, не должен был узнать, стало быть, у него были на это какие-то страшные причины!
И тут она, отринув материнские чувства, сосредоточилась на единственной мысли: «А что, если я, того не желая, погубила его?»
— Я, верно, сошла с ума! — объяснилась она с теми, кто ее спрашивал.— Мои глаза подвели меня! Этот молодой человек мне вовсе не сын! У него другой голос! Забудем об этом! А то он, не дай Бог, будет всюду мерещиться мне!

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

К счастью Михаила Строгова, местные жители не обращали внимание на скромного купца, занявшего место вдали от круга, освещённого казённым канделябром, а прочие приезжие имели слишком много своих забот. Михаил отвечал односложно на все обращённые к нему вопросы, отделываясь незнанием обстановки, а сам с простодушным смирением твердил, что надеется на помощь всемогущего Николы - угодника: мол, он не выдаст раба Божьего с таким же именем на расправу.
Какое-то время его тактика приносила успех, и он всерьёз надеялся дождаться темноты, чтобы ускользнуть от татарских разъездов.
К тому же его задерживало в Омске ещё одно дело. Спасший его мужик должен был вернуться сюда с друзьями Строгова.
На постоялый двор вошли двое обитателей Омска, относительно которых нельзя было с первого взгляда сказать, кем они являются.
С одной стороны, они выглядели как тамошние обыватели шапках, кафтанах и сапогах; с другой стороны, на портупеях были подвешены длинные кинжалы и подсумки с патронами, а за плечами виднелись солдатские ружья. Вдобавок, на шапках красовались самодельные бело-зеленые кокарды.
Они подошли к Михаилу Строгову и обнялись по-дружески. Их связывали годы совместного взросления, до тех пор, пока Михаил не поступил в Омское казачье училище, и потом уехал в столищу - а друзья остались в родном городе.

- Я в Сибири по долгу службы. - сразу же предупредил их Строгов.

- Мы думали, что как только до сына старика Строгова дойдёт весть о нашем восстании, то ты забудешь, что являешься офицером императора, и вспомнишь, что ты сибиряк.

- Я знаю об этом восстании гораздо больше, и поэтому я храню верность царю и присяге. Я всё ещё не могу поверить, что жители Омска встали на сторону иноземного нашествия и бунта ляхов.

- Михаил, ты знаешь лучше нас, что Омск и вся Сибирь давно подверглась русскому нашествию, что мы под чиновничьим игом, по сравнению с которым даже бухарская власть кажется освобождением. Если выпал такой час, что над нашим домом все наши враги сошлись в битве на взаимоуничтожение — значит, надо им воспользоваться в полной мере. Бухарцы уйдут отсюда до зимы, с киргизами нам нечего делить, мы с ними сжились, ляхи не задержатся по пути домой - что тогда достанется нам? Наша вольность. Наша Сибирь.

- Сибирь, в которой будет править Иван Огарев?

- Хотя бы. Он пришел в Сибирь в кандалах, а не явился наживаться от чина. Он как мы, он прошёл каторгу, он тянул солдатскую лямку, делил с простыми людьми глоток воды и кусок хлеба. Иван перестал быть барином и царским слугой. Он давно уже сибиряк, больше чем ты, Михаил. Твои погоны заставили тебя забыть свой народ.
Кому как не Михаилу, сыну Петра Строгова, было знать справедливость упрёков сибиряков к мздоимству и чванству русских чиновников, которые обескровливали этот богатый край поборами и душили всякую самостоятельность? Его отец немало претерпел за свои смелые обличения, свидетельствования против кривды, и обострённое чувство справедливости в полной мере передалось сыну. Даже в рамках сугубого исполнения приказов, капитан Строгов находил время для бескомпромиссной борьбы с чиновниками, что увеличило число его врагов до невероятных размеров - и только репутация кристально честного человека в глазах царя спасала его от опалы.
Михаила Строгова ждали в Омске. Хотя бы не его самого - хотя бы его слова заветника: что надо знать, чтоб на правде стоять.
И сам Михаил не мог миновать Омск, потому что его миссия начиналась отсюда, с рубежа России и Азии, с границы между теми, кто хранил веру с царя, и теми, кто уже разуверился. Успей он хотя бы на три раньше, он смог бы противопоставить зловещему обаянию Ивана Огарева авторитет своего рода и репутацию честного слуги царя, сбить пламя возмущения, собрать колеблющихся вокруг генерал-губернатора.
Душа Строгова пылала, она разрывалась между попрёками своих старых друзей и верностью солдата, между своими возможностями - и досадной случайностью, не давшей исполнить задуманное. Глубокое отчаяние овладело им.

- Я не могу участвовать в распре русских и сибиряков, - твёрдо ответил он. - чтобы не происходило раньше, сейчас для него нет места перед лицом иноземного вторжения.

- Нет, Михаил, бухарец не иноземец, раз он явился под знамёнами Тартарии, под стягом Чёрного Грифона. Он собирает снова воедино всех бывших подданных древней державы. Ты не увидишься с матерью? Марфа будет ради видеть тебя, со дня на день она ожидала тебя в отпуск.

- Увы, нет, в нынешнем Омске российскому офицеру лучше не навлекать беду на своих близких. Передайте ей деньги от меня и обещание завернуть на обратном пути, когда всё успокоится.
Поколебавшись, друзья обнялись на прощание: то, что они оказались в разных армиях, нацеленных друг на друга, не смогло разрушить их детскую дружбу и сибирское сродство.
Михаил осознал, что его прежние надежды на Омск были напрасны. Огарев не только успел захватить город - ему удалось 6Ольшее: овладеть умами его обитателей, и представить свою интригу как исполнение их чаяний.
Михаилу Строгову было к кому обратиться из почтенных горожан, его слово неизменно отозвалось бы в сердцах многих и вернуло бы многих в верность Москве но над ним довлел другой приказ, в исполнение которого он поклялся головой.
Предвиденье царя поразило его: да, судьба Азиатской России решалась не столкновением армий, и не воззваниями лоялистов. Решающий поворот в умонастроениях должен был случиться в Иркутске, где соединились бы воедино державная воля Москвы, реформы Великого князя по переустройству империи и мечты сибиряков о свободе. Только сейчас он понял, к чему вела его судьба, более того - судьба его предков, которым не суждено было дожить до исполнения завета.
Исполнить свой долг, долг офицера и заветника: скрепить своим словом новый договор Руси и Сибири, вернуть из небытия Великую Тартарию.
Ради этого он должен был пожертвовать всем. И не только жизнью.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после русской цензуры:

Не прошло и десяти минут, как на почтовой станции появился татарский офицер.
— Марфа Строгова? — спросил он.
— Это я, — ответила старая женщина так спокойно и с таким умиротворенным лицом, что даже очевидцы только что слупившейся встречи ее просто бы не узнали.
— Пошли, — сказал офицер.
Марфа Строгова твердым шагом последовала за офицером и покинула почтовую станцию.
Через некоторое время Марфа Строгова оказалась на биваке посреди большой площади пред Иваном Огаревым, которому уже успели доложить обо всех подробностях случившегося.
Подозревая, что произошло на самом деле, Иван Огарев захотел самолично допросить старую сибирячку.
— Твое имя? — грубо начал он.
— Марфа Строгова.
— У тебя есть сын?
— Да.
— Где он?
— В Москве.
— У тебя нет от него известий?
— Нет.
— С каких пор?
— Уже два месяца. Что сказал тебе сын при встрече? Где он?

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

Марфа смогла честно ответить, что не видела его - а Огареву уже донесли об этом, а разговорами о своих делах сын никогда ей не докучал, и что о его заданиях она не имеет представления.
Злодею осталось только досадовать, что столь важная персона ускользнула из его рук, несмотря на то, что весь путь от Казани до Омска они преодолели почти бок о бок.
Наверное, капитан корпуса царских гонцов вёз с собой чрезвычайно важное послание, составленное царём 6 июля, о котором ему сообщил мистер Блаунт ещё в Нижнем Новгороде, правда, ничего не зная о содержании. Нетрудно было догадаться, что адресатом мог быть только Великий князь, находившийся, по последним донесениям в Иркутске, столице Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Если компания в Западной Сибири была относительно успешна для врагов России, то Сибирь восточная, не затронутая ни вторжением, ни мятежом, могла стать оплотом сопротивления. Знаменем российской власти стал бы Великий князь, который, как все члены правящей династии, не понаслышке знал военное дело. По отзывам, брат царя слыл расторопным и храбрым командиром.
Огарев чувствовал себя хозяином Западной Сибири, объединив вокруг себя все мятежные элементы, и предложив им сообща защищать свою свободу от российского произвола. Феофар - хан был в его замыслах только орудием, на долю которого выпадало быть использованным для удара по российской армии, после чего наивным туземцам надлежало убраться восвояси с добычей. У них не было никакой возможности закрепиться в Сибири без помощи новых властей во главе с Огаревым.
После победы в Омске глава повстанцев обнаружил, что война только начинается, что русский царь успел сделать ответный ход, послав важное сообщение сопротивляющейся русской Сибири. Огарев успел изучить нравы старожилов за время своей каторги: он сумел возбудить в них ненависть к Руси - но он же понимал, что есть верный способ вернуть Сибирь обратно в российское подданство. Для этого достаточно признать Сибирь равновеликой с Россией, создать двуединую империю Европы и Азии. Говоря иначе вернуться к согласию Московского и Сибирского царств трёхсотлетней давности. Тогда бы старожилы достигли своей цели, они бы получили право образовать свою власть над своей страной.
Скорее всего, именно это обещание должен был доставить царский гонец в Восточную Сибирь.
Перехват Михаила Строгова с царским посланием становился первоочередной задачей для Огарева.
И тут внезапно его озарила мысль, которую мог измыслить только его коварный ум: вовлечь в интригу самого Великого князя, использовав его юношеский идеал возрождения легендарного Сибирского царства. Раз брат царя мечтал об этом, и раз сам царь соглашался с унией, и раз нынешняя война вплотную подвела Сибирь к независимости от Руси - значит, не надо мешать исполнению того, что шло само собой. Нужно только убедить Великого князя в неотвратимости отделения Сибири, убедить провозгласить себя сибирским царём, а потом стать его правой рукой под предлогом усмирения мятежного края.
Дерзость бывшего полковника, как видно, делала пешками в его партии коронованных особ вроде бухарского эмира и царя, интересы европейских империй, народов Сибири и Срединной Азии. Что ж, неуёмное честолюбие имело прочное основание в великой хитрости этого человека, не говоря же о силе духа, способной преодолевать любые препятствия и применять во благо себе любые обстоятельства.
В такой игре Михаил и Марфа Строговы превращались в исполнителей воли Огарева: одной предстояло стать приманкой для другого, а самому Михаилу надлежало убедить Великого князя в согласии Москвы на отделение Сибири.
Вот только согласятся ли они безропотно исполнять свои роли?
Беря в заложницы старушку мать и надеясь на сыновье чувство царского гонца, злодей не сомневался в успехе своего предприятия.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после русской цензуры:

— А кто же тот молодой человек, которого ты на почтовой станции только что назвала своим сыном?
— Один молодой сибиряк, которого я приняла за него, — ответила Марфа Строгова.— Это уже десятый, кто показался мне сыном — с той поры, как город заполонили иноземцы! Он видится мне повсюду!
— Значит, этот молодой человек был не Михаил Строгов?
— Нет, это был не Михаил Строгов.
— А знаешь, старая, — я ведь могу приказать пытать тебя, пока ты не скажешь мне правду?
— Я сказала правду, и пыткой тут ничего не изменишь. Я не откажусь от своих слов.
— Так этот сибиряк был не Михаил Строгов? — еще раз спросил Иван Огарев.
— Нет! Это был не он, — второй раз повторила Марфа Строгова.— Уж не думаете ли вы, что я просто так откажусь от сына, которого даровал мне Бог?
Иван Огарев злобно посмотрел на старую женщину, которая откровенно не боялась его.
Он не сомневался, что в молодом сибиряке она узнала сына. А значит, если сначала сын отрекся от своей матери, а в свой черед и его мать отреклась от него, то причиной тому могло быть нечто очень серьезное. Теперь у Ивана Огарева не оставалось никаких сомнений, что мнимый Николай Корпанов — это Михаил Строгов, царский гонец, скрывающийся под фальшивым именем и выполняющий задание, о котором крайне важно узнать.

Окончание фрагмента, добавленного русской цензурой

Поэтому он тотчас отдал приказ выслать за Михаилом Строговым погоню.
Потом, обернувшись к Марфе Строговой, сказал: — А эту женщину пусть отправят в Томск.
И пока солдаты грубо оттаскивали ее прочь, злобно процедил сквозь зубы:
— Придет время, и я заставлю тебя говорить, старая ведьма!