Глава VI - ДРУГ С БОЛЬШОЙ ДОРОГИ
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
Надя Фёдорова с ослеплённым Михаилом Строговым тайком покидают Томск в ночь на 17 августа; Надя сообщает Михаилу, что знает его настоящее имя и настаивает, что будет его проводником, несмотря на все трудности; по пути им попадается кибитка с одной лошадкой, псом Серко и добродушным Николаем Пигасовым, который соглашается подвезти их;
утомлённая Надя засыпает, а Михаилу кажется знакомым голос возницы: из расспросов выясняется, что это телеграфист из Колывани, у которого прятался Михаил перед пленением; долгий неспешный путь в сторону Енисея.
Глава VII - ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЕНИСЕЙ
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
25 августа путники достигают Красноярска; как выясняется, город оставлен жителями по приказу губернатора; ночлег в пустом городе и поиск парома на утро; по предложению Михаила для переправы используют пустые бурдюки; опасная переправа заканчивается благополучно.
Глава VIII - ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕЖАВШИЙ ДОРОГУ
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
Путники едут по обезлюдевшей Красноярской губернии; путь пересекает заяц, что Николай Пигасов считает плохой приметой;
под Нижнеудинском они встречают приметы войны и их берут в плен конные татары из третьего корпуса вторжения, который движется напрямую от Балхаша, и поэтому опережают основные силы; татарин решает надругаться над Надей Фёдоровой, и вставший на защиту Николай Пигасов убивает насильника; татары увозят его, а Михаила и Надю оставляют на дороге.
Глава IX - В СТЕПИ
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
Михаил Строгов и Надя Строгова продолжают путь по опустошённой дороге, пытаясь опередить авангард Феофар-хана; оба в изнеможении, но продолжают путь из последних сил;
они находят Николая Пигасова при смерти, которого защищает от орлов изнемогающий верный пёс Серко;
с дороги доносится шум двигающейся армии; Михаил и Надя закапывают своего друга вместе с псом.
Глава X - БАЙКАЛ И АНГАРА
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
Описание Байкала; встреча с беженцами, которые добираются до Иркутска на плоту по Ангаре;
в начале начинается похолодание, плот должен был успеть добраться до Иркутска до ледостава; на плоту обнаруживаются Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, Надя зовёт их к Михаилу, оба корреспондента догадываются о миссии гонца и предлагают свою помощь; Михаил полагается только на Надю.
Глава XI - МЕЖ ДВУХ БЕРЕГОВ
(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)
Сплав беженцев продолжается по Ангаре, наполненной льдинами;
татарские разъезды на берегах заставляют соблюдать все меры осторожности; путешественники обнаруживают, что поверхность Ангары покрыта нефтью, готовой воспламениться при неосторожности; на плот среди льдин нападают волки в огромном числе, путники отбиваются от них ножами; в конце концов плот попадает в ледяной затор и под обстрел с берега; Михаил и Нади уплывают на льдине.
Глава XII - ИРКУТСК
(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)
В Иркутске, столице Восточной Сибири, в обычное время проживало тридцать тысяч жителей.
На взгорье правого берега Ангары высилось несколько церквей с высоким храмом посредине и множеством домов, разбросанных в живописном беспорядке.
Если смотреть с некоторого расстояния — например, с вершины горы, что возвышается верстах в двадцати по большому сибирскому тракту, — то город с его башнями, колоколенками, островерхими, как минареты, крышами, пузатыми, как у японских ваз, куполами обнаруживает в своем облике нечто восточное.
Но это впечатление исчезает, как только путешественник оказывается внутри городских стен.
Полувизантииский-полукитайский, город вновь становится европейским, о чем свидетельствуют и покрытые щебенкой улицы, окаймленные тротуарами, пересеченные каналами и обсаженные высоченными березами, и кирпичные и деревянные дома порой в несколько этажей, и множество бороздящих улицы экипажей — не только тарантасов и телег, но и двухместных карет и колясок, и, наконец, большая прослойка жителей, весьма преуспевших по части достижений цивилизации и вовсе не чуждых самой последней парижской моде.
В описываемую пору Иркутск, укрывший сибиряков со всей губернии, поражал изобилием.
Всяческих запасов было полным-полно.
Ведь Иркутск — это перевалочный пункт для бесчисленных товаров, которыми обмениваются Китай, Центральная Азия и Европа.
Поэтому власти не побоялись собрать сюда крестьян из ангарской долины, халха-монголов, тунгусов и бурят, оставив меж захватчиками и городом огромную безлюдную пустыню.
Иркутск — место пребывания генерал-губернатора Восточной Сибири.
Под его началом несут службу вице-губернатор по гражданским делам, в чьих руках сосредоточено управление губернией, полицмейстер, которому хватает дел в городе, где полно ссыльных, и, наконец, городской голова — предводитель купечества, лицо весьма значительное как по своему огромному состоянию, так и по влиянию, которым он пользуется у своих подопечных.
Гарнизон Иркутска состоял в это время из полка пеших казаков, насчитывавшего около двух тысяч человек, и местного корпуса жандармов в касках и синих, обшитых серебряным галуном мундирах.
Кроме этого, в силу известных читателю причин, а также ввиду особых соображений, в городе с начала нашествия оставался брат царя. Последнее обстоятельство требует некоторых уточнений.
В эти далекие края Восточной Азии Великого князя привели дела большой политической важности.
Добавлено после русской цензуры:
Путешествуя скорее как военный чин, нежели князь, — безо всякой помпы, в окружении приближенных офицеров и в сопровождении отряда казаков, — Великий князь, посетив главные сибирские города, доехал до Забайкалья.
Его визита удостоился и Николаевск, последний русский город на побережье Охотского моря.
Объехав границы обширной Московской империи, Великий князь возвращался в Иркутск, откуда собирался продолжить свой путь в Европу, когда до него дошло известие о нашествии, столь же грозном, сколь и внезапном.
Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры
Вымарано:
Вояж брата царя в Азиатскую Сибирь не имел характер путешествия для развлечения. Русская высшая знать никогда не желала баловать восточные пределы империи своим присутствием, предпочитая им более известные и приятные вояжи в германские университеты, парижские кафешантаны, а теперь и в казино Монако.
Путь в Сибирь настолько труден и опасен, что его выдерживают только русские, не имеющие привычки к комфорту: в описаниях европейских путешественников восхищение перед девственным величием Сибири перемежаются сетованиями на дорожные тяготы. Нужно иметь русскую природную склонность к стоицизму, чтобы воспринимать дорогу на восток как часть жизни, а не как предуготовление к смерти.
Сие касается частного лица.
В том случае, когда путешественник является фигурой общественной и политической, то есть не может отрешиться от ведения значимых дел, то посещение Сибири для него означает добровольную ссылку. Он на годы удаляется от биения политической жизни, от решения государственных задач, от общения с власть предержащими, наконец, от милого семейства.
Ради чего?
Ведь можно с полной безопасностью и комфортом управлять империей из столичных дворцов, надеясь на усердие чиновников и сыновьи чувства своих добрых подданных.
Планы Великого князя посетить Сибирь, чтобы реформировать управление Азиатской Россией, были встречены с недоумением. Они сопровождались слухами об опале, о разногласиях между высокородными братьями и тому подобным вздором, которым занимает своё время праздный высший свет. Государственных мужей, напротив, план путешествия привёл к умозаключениям, что готовится нечто грандиозное, что изменит навсегда Россию, что двуглавый орёл обратится на восток не только головой, но и своим сердцем.
Царь в разговоре с Михаилом Строговым упомянул о пристрастиях своего брата к старинным прожектам возврата от европейской империи к содружеству древних царств: Московского и Сибирского. Брат царя был очарован изящным слогом своей предшественницы, Екатерины Великой, которая непринуждённо обсуждала с Вольтером планы возрождения Тартарии, или баловалась в редкие часы августейшего досуга сочинением легенд, в которых её сын представлялся царевичем Востока.
Пылкая фантазия русских не знает границ: они то готовы войти в Стамбул и провозгласить его Царьградом, то объять все славянские народы под дланью русского царя, то отвоевать Индию… К счастью для всего мира, сии грёзы воспламеняются и угасают исключительно на страницах журналов, но мечты Великого князя стали исключением.
Русская мечтательность соединилась с немецкой практичностью: разговоры стали делом.
Великий князь отправился на восток, овеянный слухами и зачарованный от современной политики своей удалённостью от мировой цивилизации.
Воспоминания геолога мсье Огюста Лефёвра, которому посчастливилось быть участником экспедиции Великого князя и который оставил об этом обстоятельные воспоминания, в полной мере передают атмосферу этого удивительного путешествия.
Великий князь вошёл в таинственный лабиринт, не зная, что его ждёт в конце: монстр, готовый его растерзать, или юная красавица с нитью, которая вернёт его обратно. Сибирь всегда двулика, она чудовищна и прекрасна, она способна убить и способна - вознести.
Он вёз из столицы целый архив циркуляров, чтобы сверять их с местными распоряжениями, и выявлять причины неисполнения; он поднимался в горы и проникал в пещеры, выслушивая лекции геологов о строении недр и истоках минеральных богатств края; шёл на лыжах вслед за охотником-тунгусом и вникал в тонкости выделки пушнины; выдерживал китайские церемонии в общении с торговцами и чиновниками из Поднебесной; спорил с самоуверенными сибиряками-старожилами и вызывал в них почтение твёрдостью своей позиции, а не козырял чином; ужасался масштабами воровства и самоуправства местного чиновничества, беспощадно взыскивая за упущения и щедро вознаграждая честность.
Его экспедиция длилась уже два года; он был готов уже вернуться назад, чтобы представить царю свой доклад о благоустроении востока - как полчища Феофар-хана вторглись в Сибирь, в его Сибирь!
И теперь, вместо планов расцвета угрюмого края, ему приходилось составлять планы обороны столицы восточно-сибирского генерал-губернаторства.
Делать то, что русские цари всегда умели делать лучше всего - воевать, защищать свою землю.
окончание вымаранного фрагмента
Он поспешил вернуться в сибирскую столицу, но почти тут же сообщение с Россией прервалось.
Он успел получить еще несколько телеграмм из Петербурга и Москвы, на которые тут же ответил. Затем телеграфный провод был оборван — при обстоятельствах, читателю известных.
Иркутск оказался отрезанным от остального мира.
Великому князю ничего не оставалось, как взяться за организацию сопротивления, и он сделал это с присущими ему твердостью и хладнокровием, которые, хотя и при других обстоятельствах, уже имел случай проявить.
В Иркутск одна за другой поступали сообщения о взятии Ишима, Омска, Томска.
И нужно было любой ценой удержать столицу Сибири.
На быструю помощь рассчитывать не приходилось.
Те немногие воинские части, что были разбросаны по берегам Амура и в Якутской области, не могли прибыть в количестве, достаточном для отпора татарским колоннам.
Между тем поскольку Иркутску неминуемо грозило окружение, то важнее всего было подготовить город к продолжительной осаде.
Работы были начаты в тот день, когда татары захватили Томск.
Вместе с этим известием Великий князь узнал, что вторжением руководили лично эмир Бухары и ханы-союзники, однако для него осталось неизвестным, что правой рукой властителей-варваров был Иван Огарев, русский офицер, которого он сам лишил всех чинов, хотя и не знал его лично.
Первым делом, как читателю уже известно, жителям Иркутской губернии было приказано покинуть все города и деревни.
Те, кто не нашел убежища в столице, должны были перебираться еще дальше — за Байкал, куда опустошительное нашествие не должно было докатиться.
Урожай зерновых и кормов был реквизирован в пользу города, и теперь этот последний оплот Московской державы на Дальнем Востоке мог какое-то время продержаться.
Основанный в 1611 году, Иркутск расположен на правом берегу Ангары при слиянии ее с рекой Иркут.
Два деревянных моста на сваях, переброшенные таким образом, чтобы не мешать проходу судов по всей ширине фарватера, соединяют город с его предместьями на левом берегу.
С этой стороны оборона не представляла трудностей.
Жители из предместий были выселены, мосты снесены. Переход через Ангару, в этом месте очень широкую, под огнем осажденных был невозможен.
Но реку можно было перейти выше и ниже города, а тем самым существовала опасность нападения на Иркутск с его восточной окраины, крепостными стенами не защищенной.
Именно фортификационными работами население и было занято в первую очередь.
Жители трудились день и ночь.
В свой первый приезд Великий князь нашел здесь люд, усердный на работе, а возвратясь, обрел народ, бесстрашный в час борьбы.
Солдаты, купцы, ссыльные, крестьяне — все отдавали себя делу общего спасения.
За восемь дней до появления татар на Ангаре были возведены земляные валы.
Между двумя скатами — эскарпом и контрэскарпом — вырыли ров, затопив его водами Ангары.
Город уже нельзя было взять с ходу, его пришлось бы окружить и подвергнуть осаде.
Третья татарская колонна — та, которая только что поднялась вверх по долине Енисея, — появилась в виду Иркутска 24 сентября.
Она немедленно заняла оставленные предместья, где были даже снесены дома, чтобы повысить эффективность артиллерии Великого князя, к сожалению весьма малочисленной.
В ожидании подхода двух других колонн — во главе с эмиром и его союзниками — татары встали лагерем.
Соединение армий произошло 25 сентября в лагере на Ангаре, и теперь все войска, за исключением гарнизонов, оставленных в главных захваченных городах, сосредоточились под рукой Феофар-хана.
Поскольку, на взгляд Ивана Огарева, переход через Ангару в виду Иркутска был невозможен, значительная часть войск переправилась через реку несколькими верстами ниже по течению, используя лодочные мосты, специально для этого установленные.
Великий князь не пытался воспрепятствовать этой переправе.
Он мог лишь затруднить ее, но всерьез помешать не мог, так как в его распоряжении не было полевой артиллерии; и, оставшись под защитой крепостных стен, он поступил разумно.
Итак, татары заняли правый берег реки; затем они поднялись к городу, спалив по пути летнюю резиденцию генерал-губернатора, расположенную в лесах высоко над Ангарой. И, только полностью окружив Иркутск, окончательно заняли позиции для осады.
Иван Огарев, умелый инженер, мог, разумеется, руководить операциями последовательной осады; однако для ускорения действий ему не хватало подручных средств.
И поэтому предмет всех своих усилий — Иркутск — он надеялся захватить хитростью.
Как мы видим, события развернулись иначе, чем он рассчитывал.
С одной стороны, задержка татарской армии из-за сражения под Томском; с другой — проявленная Великим князем расторопность в создании оборонительных сооружений; двух этих причин оказалось достаточно, чтобы планы Огарева провалились.
Огарев оказался перед необходимостью приступить к осаде по всем правилам.
Между тем, по его наущению, эмир дважды пытался захватить город в лоб, не считаясь с людскими потерями.
Он бросил своих солдат на захват земляных укреплений, где имелись уязвимые места; но оба приступа были отражены иркутянами с исключительным мужеством.
Великий князь и его офицеры не щадили себя. Проявляя личное мужество, они увлекали на городские валы гражданское население. Мещане и мужики с честью исполняли свой долг. Во время второго приступа татарам удалось высадить одни из крепостных ворот. И в устье главной улицы под названием Большая — длиной в две версты со спуском к Ангаре — завязалось сражение. Но казаки, жандармы, горожане оказали столь упорное сопротивление, что татарам пришлось вернуться на исходные позиции.
Тогда-то, ничего не добившись силой, Иван Огарев и задумал достичь своей цели с помощью вероломства.
Его план, как известно, состоял в том, чтобы проникнуть в город, найти доступ к Великому князю, втереться к нему в доверие и в условленное время открыть осаждающим какие-нибудь из городских ворот; после чего утолить свою жажду мести, учинив расправу над братом царя.
Цыганка Сангарра, сопровождавшая предателя и в лагере на Ангаре, подбила его привести этот план в исполнение. Следовало и впрямь действовать без промедления.
К Иркутску двигались русские войска из Якутской области. Они сосредоточились в нижнем течении Лены и по ее долине поднимались вверх. Через шесть дней они могли выйти к городу. Значит, Иркутск нужно было выдать татарам до этого времени. Иван Огарев больше не колебался.
Вечером 2 октября в большой гостиной генерал-губернаторского дворца состоялся военный совет. На нем присутствовал Великий князь.
Дворец, воздвигнутый в конце Большой улицы, господствовал над длинной полосой прибрежного откоса.
Из окон его главного фасада был виден татарский лагерь, и если бы артиллерия осаждающих обладала большей дальнобойностью, дворец уже был бы необитаем.
Великий князь, генерал Воронцов и городской голова — предводитель купечества, к которым присоединились также некоторые из высших чинов, уже вынесли несколько решений.
— Господа, — произнес Великий князь, — вы четко представляете себе наше положение. Я твердо надеюсь, что нам удастся продержаться до подхода частей из Якутска. И тогда уж мы сможем, конечно, изгнать эти варварские орды, которые, надо думать, дорого заплатят за свое покушение на российские земли.
— Ваше Высочество может твердо рассчитывать на все население Иркутска, — заверил генерал Воронцов.
— Хорошо, генерал, — ответил Великий князь, — я воздаю должное патриотизму горожан. Слава Богу, иркутянам не довелось испытать ужасов эпидемий или голода, и у меня есть основания надеяться, что их удастся избежать и впредь. А на городском валу мне оставалось только восхищаться их мужеством. Господин городской голова, вы слышали мои слова. Прошу вас так их всем и передать.
— От имени города я благодарю Ваше Высочество, — ответил предводитель купечества.
— Осмелюсь спросить, каков, по мнению Вашего Высочества, крайний срок прибытия армии поддержки?
— Шесть дней — самое большее, сударь, — ответил Великий князь.
— Сегодня утром в город сумел пробраться их посланец, человек очень храбрый и удачливый. Он сообщил мне, что пятьдесят тысяч русских под командой генерала Киселева движутся к нам ускоренным маршем. Два дня назад они достигли у Киренска берегов Лены, и теперь уже ни снег, ни мороз не помешают их прибытию. Зайдя татарам во фланг, пятьдесят тысяч солдат из отборных частей сумеют быстро снять осаду.
— Я хочу добавить, — заявил предводитель купечества, — что в тот день, когда Ваше Высочество прикажет выступить, мы будем готовы выполнить приказ.
— Хорошо, сударь, — ответил Великий князь.
— Подождем, пока русские передовые части появятся на ближних высотах, и разгромим захватчиков.
Затем он обратился к генералу Воронцову:
— Завтра мы проверим состояние работы на правом берегу. По Ангаре несет лед, она вот-вот встанет, и в этом случае татары, наверное, смогут ее перейти.
— Да позволит мне Ваше Высочество обратить его внимание на одно обстоятельство, — вставил слово городской голова.
— Прошу, сударь.
— Я не раз замечал, как температура падала до тридцати и сорока градусов ниже нуля, но Ангара все равно несла лед, не замерзая полностью. Это объясняется, конечно, скоростью ее течения. И если у татар нет иного способа перейти реку, то я могу ручаться Вашему Высочеству, что таким путем они в Иркутск не войдут.
Генерал-губернатор подтвердил слова городского головы.
— Это весьма счастливое обстоятельство, — согласился Великий князь. — Тем не менее надо быть готовым к любому повороту событий.
Обратившись затем к полицмейстеру, он спросил:
— А вы, сударь, ничего не имеете сказать мне?
— Я имею сообщить Вашему Высочеству, — ответил полицмейстер, — о челобитной, направленной ему через меня.
— Направленной… кем?
— Людьми, сосланными в Сибирь, которых, как известно Вашему Высочеству, в городе насчитывается пятьсот человек.
Политические ссыльные, расселенные по всей провинции, после начала нашествия были действительно собраны в Иркутске. Они подчинились приказу переехать в город и покинуть поселки, где занимались различной деятельностью: кто врачевал, кто учительствовал — будь то в гимназии, в японской школе или в Школе навигации.
С самого начала Великий князь, полагаясь, как и царь, на патриотизм ссыльных, дал им в руки оружие и нашел в них храбрых защитников.
— И чего же просят ссыльные? — спросил Великий князь.
— Они просят у Вашего Высочества, — ответил полицмейстер, — позволения объединиться в особый батальон и при первом же выступлении быть в головном отряде.
— Хорошо, — сказал Великий князь, даже не пытаясь скрыть волнения, — ведь эти ссыльные — русские люди и сражаться за свою родину — их неотъемлемое право!
— От себя могу заверить Ваше Высочество, — добавил генерал- губернатор, — что у него не будет более достойных солдат.
— Но им нужен командир, — заметил Великий князь. — Кто им будет?
— Они хотели бы представить Вашему Высочеству, — ответил полицмейстер, — одного из них, отличавшегося уже не раз.
— Он русский?
— Да, русский из балтийских губерний.
— Его зовут?…
— Василий Федоров.
Этим ссыльным был отец Нади.
Василий Федоров, как мы знаем, занимался в Иркутске врачеванием.
Человек образованный и наделенный чувством сострадания, он отличался незаурядным мужеством и искренним патриотизмом. Все свободное от посещения больных время он отдавал организации сопротивления. Это он объединил своих товарищей по ссылке вокруг общего дела.
Своим поведением ссыльные, до сих пор считавшиеся просто частью населения, обратили на себя внимание Великого князя. В ходе нескольких операций они кровью оплатили свой долг святой Руси — воистину святой и обожаемой ее сынами!
Василий Федоров вел себя как герой. Имя его не раз упоминалось в реляциях, но он никогда не просил ни снисхождения, ни милостей. И когда у ссыльных Иркутска возникла мысль образовать ударный батальон, он даже не знал об их намерении выбрать его своим командиром.
Когда полицмейстер произнес это имя в присутствии Великого князя, тот ответил, что оно ему знакомо.
— И в самом деле, — пояснил генерал Воронцов, — Василий Федоров человек достойный и храбрый, пользующийся огромным влиянием у своих собратьев.
— Как давно он в Иркутске? — спросил Великий князь.
— Два года.
— И его поведение?…
— Его поведение, — ответил полицмейстер, — соответствует требованиям особых законов, на сей случай предусмотренных.
— Генерал, — сказал Великий князь, — извольте немедленно представить его мне.
Приказание Великого князя было исполнено: не прошло и получаса, как Василия Федорова ввели в Большую гостиную.
Это был человек лет сорока, не более, высокого роста, со строгим и грустным лицом.
Чувствовалось, что вся его жизнь определяется одним словом — борьба: он боролся и страдал. Чертами лица он удивительно походил на свою дочь — Федорову Надю.
Татарское нашествие потрясло его более чем кого-либо другого, поразив его любящую душу, разрушив последние надежды отца, сосланного за восемь тысяч верст от родного города.
Из одного письма он узнал о смерти жены и тут же об отъезде его дочери, получившей от правительства разрешение приехать к нему в Иркутск.
Надя должна была выехать из Риги 10 июля. Нашествие началось 15 июля. Если к этому времени Надя уже пересекла границу, — что может ждать ее в захваченной стране?
Легко представить себе, какая тревога терзала душу несчастного отца, не получившего с тех пор никаких известий.
Представ перед Великим князем, Василий Федоров поклонился и стал ждать вопросов.
— Василий Федоров, — обратился к нему Великий князь, — твои товарищи по ссылке обратились с просьбой образовать ударный батальон. Известно ли им, что в подобных войсках погибают, но не сдаются?
— Им это известно, — ответил Василий Федоров.
— Командиром они хотят видеть тебя.
— Меня, Ваше Высочество?
— Ты согласен встать во главе их?
— Да, если того требует благо России.
— Майор Федоров, — объявил Великий князь, — с этого дня ты больше не ссыльный.
— Благодарю, Ваше Высочество, но могу ли я командовать людьми, которые продолжают оставаться ссыльными?
— Они больше не ссыльные!
Тем самым брат государя объявлял помилование всем его товарищам по ссылке, отныне его боевым соратникам!
Василий Федоров с чувством пожал поданную Великим князем руку. И покинул гостиную.
Обернувшись к присутствовавшим при разговоре должностным лицам, Великий князь с улыбкой произнес:
— Государь не откажется подписать акт о помиловании, который я ему направлю! Для защиты сибирской столицы нам нужны герои, и я только что создал их.
Великодушное помилование ссыльных Иркутска и в самом деле явилось актом подлинной справедливости и мудрой политики.
На город уже опустилась ночь.
В окнах дворца мерцали отблески костров татарского лагеря, пылавших за Ангарой.
Вдоль берегов тащило множество льдин, утыкавшихся порой в первые сваи снесенных деревянных мостов. А те, что удерживались течением в фарватере, неслись с огромной скоростью.
Подтверждались слова городского головы, заметившего, что едва ли всю поверхность Ангары затянет сплошной коркой льда. Так что опасность нападения с этой стороны защитникам Иркутска не угрожала.
Только что пробило десять часов вечера.
Великий князь собирался уже отпустить должностных лиц и удалиться в свои апартаменты, когда перед дворцом послышалось какое-то волнение.
Почти тотчас дверь гостиной отворилась, появился один из адъютантов и, подойдя к Великому князю, произнес:
— Ваше Высочество, прибыл царский гонец!
Глава XIII- ЦАРСКИЙ ГОНЕЦ
В едином порыве члены совета обратили взгляды к приоткрытой двери.
В Иркутск прибыл посланец царя!
Если бы у них было хоть мгновение подумать над возможностью такого события, они, конечно, сочли бы его невероятным.
Великий князь поспешил навстречу адъютанту.
— Пригласите! — сказал он.
Вошел человек. Вид у него был изможденный. В поношенном, местами рваном зипуне сибирского крестьянина, в который он был одет, виднелись следы пуль. Голову прикрывала высокая русская шапка. Лицо обезображивал плохо зарубцевавшийся шрам. По всей видимости, этот человек проделал долгий и мучительный путь. А разбитая обувь говорила о том, что часть этого пути ему пришлось проделать пешком.
— Его Высочество Великий князь? — воскликнул он, входя.
Великий князь шагнул ему навстречу.
— Ты царский гонец? — спросил он.
— Да, Ваше Высочество.
— И ты прибыл?…
— Из Москвы.
— А покинул Москву?…
— Пятнадцатого июля.
Добавлено после русской цензуры:
— Тебя зовут?…
— Михаил Строгов.
Это был Иван Огарев.
Он присвоил имя и должность того, кого считал абсолютно беспомощным. В Иркутске его не знали ни Великий князь, ни кто-либо другой, и ему не пришлось даже изменять внешность. А поскольку у него имелась возможность доказать, что он именно тот, за кого себя выдает, то никто бы в этом не усомнился. И вот, ведомый железной волей, он явился сюда, чтобы через предательство и убийство ускорить развязку драмы нашествия.
После ответов Ивана Огарева Великий князь подал знак, и его советники удалились.
Мнимый Михаил Строгов и брат государя остались в гостиной одни.
Несколько мгновений Великий князь с чрезвычайным вниманием разглядывал Ивана Огарева.
Потом спросил:
— Пятнадцатого июля ты был в Москве?
— Да, Ваше Высочество, а в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое я видел его Величество государя в Новом дворце.
— У тебя есть от царя письмо?
— Вот оно.
И Иван Огарев протянул Великому князю письмо императора, уменьшенное до почти микроскопических размеров.
— Письмо было вручено тебе в таком виде? — спросил Великий князь.
— Нет, Ваше Высочество, но мне пришлось разорвать конверт, чтобы легче утаить содержимое от солдат эмира.
— Значит, ты был у татар в плену?
— Да, Ваше Высочество, несколько дней, — ответил Иван Огарев. — Этим объясняется, почему я, выехав из Москвы пятнадцатого июля, как указано датой письма, до Иркутска добрался лишь второго октября, после семидесяти девяти дней пути.
Великий князь взял письмо.
Развернув его, различил подпись царя, которую предваряла привычная формула, написанная той же рукой.
Тем самым отпадали какие-либо сомнения насчет подлинности письма, а значит, и личности самого гонца.
Если его свирепая физиономия поначалу внушала недоверие, которого, впрочем, Великий князь никак не обнаружил, то теперь это недоверие полностью рассеялось.
Некоторое время Великий князь молчал, медленно читая письмо и стараясь глубже проникнуть в его смысл.
Затем, возвращаясь к разговору, спросил:
— Михаил Строгов, тебе известно содержание этого письма?
— Да, Ваше Высочество. Я мог оказаться перед необходимостью уничтожить его, чтобы оно не попало в руки татар, и я хотел, если удастся, передать Вашему Высочеству его точный текст.
— Ты знаешь, что письмо предписывает нам даже погибнуть в Иркутске, но города не сдавать?
— Знаю.
— Тебе известно также, что в нем указаны пути передвижения войск, согласованные с целью остановить нашествие?
— Да, Ваше Высочество, но эти передвижения не удались.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что Ишим, Омск, Томск — если говорить лишь о главных городах той и другой Сибири — один за другим захвачены солдатами Феофар-хана.
— Но сражения были? Наши казаки сталкивались с татарами?
— Не раз, Ваше Высочество.
— Но были отброшены?
— У них не хватало сил.
— Где произошли стычки, о которых ты говоришь?
— В Колывани, в Томске…
До этого Иван Огарев говорил только правду; однако, желая раздуть успехи войск эмира, чтобы подорвать дух защитников Иркутска, он добавил:
— И в третий раз перед Красноярском.
— И в этой последней стычке?… — спросил Великий князь, сжав губы так, что слова проходили с трудом.
— Это была более чем стычка, Ваше Высочество, — ответил Иван Огарев, — это была битва.
— Битва?
— Двадцать тысяч русских, прибывших из приграничных уездов и Тобольской губернии, сошлись со ста пятьюдесятью тысячами татар и, несмотря на проявленную храбрость, были уничтожены.
— Ты лжешь! — вскричал Великий князь, безуспешно пытавшийся сдержать свой гнев.
— Я говорю правду, Ваше Высочество, — холодно ответил Иван Огарев. — Я присутствовал при этой битве под Красноярском, как раз там я и попал в плен!
Великий князь успокоился и знаком дал Ивану Огареву понять, что не сомневается в его правдивости.
— Какого числа произошла битва под Красноярском? — спросил он.
— Второго сентября.
— И теперь все татарские войска сосредоточены вокруг Иркутска?
— Все.
— И ты их оцениваешь?…
— В четыреста тысяч человек.
Новое преувеличение, допущенное Иваном Огаревым в оценке численности татарских армий, преследовало все ту же цель.
— Значит, мне нечего ждать помощи из западных губерний? — задал вопрос Великий князь.
— Никакой, Ваше Высочество, во всяком случае — до конца зимы.
— Так вот, слушай, Строгов. Даже если ни с востока, ни с запада мне не придет никакой помощи, а этих варваров окажется шестьсот тысяч, Иркутска я не сдам!
Злые глаза Ивана Огарева чуть прищурились.
Предатель словно хотел сказать, что в своих расчетах брат царя забыл о предательстве.
Слушая эти убийственные новости, Великий князь, человек вспыльчивый, с трудом сохранял спокойствие.
Он мерил шагами гостиную в присутствии Ивана Огарева, который не спускал с него глаз, словно предвкушая скорое удовлетворение своей мести.
Великий князь задерживался у окон, смотрел на костры татарского лагеря, прислушивался к шуму, который производили сталкивающиеся льдины, подгоняемые течением Ангары.
Прошло четверть часа; князь не задал ни одного нового вопроса.
Потом, снова взяв письмо, он прочел из него отрывок и спросил:
— Тебе известно, Строгов, что в письме идет речь о предателе, которого мне следует остерегаться?
— Да, Ваше Высочество.
— Он попытается проникнуть в Иркутск под чужой личиной, войти ко мне в доверие, а затем, в урочный час, предать город в руки татар.
— Все это я знаю, Ваше Высочество, как и то, что Иван Огарев поклялся лично отомстить брату царя.
— За что?
— Говорят, этот офицер был приговорен Великим князем к унизительному разжалованию.
— Да… припоминаю… Но он заслуживал его — этот негодяй, который собирался в недалеком будущем выступить против своей страны и возглавить нашествие варваров!
— Его Величество государь, — повторил Иван Огарев, — особенно настаивал на том, чтобы предостеречь Ваше Высочество насчет преступных планов Ивана Огарева касательно вашей личности.
— Да… в письме об этом говорится…
— И Его Величество сказал мне об этом сам, предупредив, чтобы по пути моего следования через Сибирь я особенно остерегался этого предателя.
— Ты встретил его?
— Да, Ваше Высочество, после красноярской битвы. Если бы у него возникло подозрение, что при мне находится письмо, адресованное Вашему Высочеству, и в этом письме раскрываются все его планы, он не пощадил бы меня.
— Да, тебя ждал бы конец! — согласился Великий князь.
— А как тебе удалось бежать?
— Бросившись в Енисей.
— А в Иркутск ты проник?…
— Благодаря вылазке, которая была предпринята как раз сегодня вечером с целью отбросить отряд татар. Мне удалось замешаться меж защитников города, потом я назвался, и меня тотчас отвели к Вашему Высочеству.
— Ладно, Михаил Строгов, — сказал Великий князь.— Выполняя эту трудную миссию, ты выказал мужество и усердие. Я тебя не забуду. Хочешь просить у меня какой-нибудь милости?
— Никакой, разве что сражаться рядом с Вашим Высочеством, — ответил Иван Огарев.
— Будь по-твоему, Михаил Строгов. С сегодняшнего дня ты будешь находиться при мне и жить в этом дворце.
— А если, как предполагают, Иван Огарев и впрямь вознамерится явиться под фальшивым именем к Вашему Высочеству?
— Мы разоблачим его — с твоей помощью, раз ты его знаешь, и он у меня умрет под кнутом. Ступай.
Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры
Вымарано:
- Вместе с Михаилом Строговым, капитаном корпуса царских гонцов, я должен доставить письмо от Его Величества Вашему Высочеству.
- Письмо подлинно. Но я должен убедиться в подлинности гонца.
- Лично я не имел чести быть представленным Вашему Высочеству… и всё же моё скромное имя Вам известно: я бывший полковник Иван Огарев.
- Как? Изменник Отечеству? Я рассматривал твоё дело и приговорил к каторге на четверть века! -- вскричал, донельзя удивлённый, брат царя.
- Приговор отменён высшей инстанцией, а я снова вынужден предстать перед Вами. И главная причина этого обстоятельства - та, что Ваше высочество знает, кого я представлял четыре года назад, и кто являлся моим другом в российских столицах. Я нижайше прошу выслушать их предложения по спасению России, а равно с этим, представить, по какой причине ваш августейший брат освободил меня до такой степени, что я в разгар тартарского нашествия пересёк половину Сибири. А по пути я приобрёл достаточную власть, чтобы быть полезным Вашему Высочеству.
На лице Великого князя отразилась буря чувств, кои полностью овладели им. Наконец, он принял вид наружного спокойствия и жестом предложил Огареву продолжать, предварительно задав пару кратких вопросов, на которые мог ответить только подлинный Огарев.
- Благодарю, Ваше Высочество, Вы сделали выбор государственного деятеля.
- Мои друзья сожалеют о бедствии, постигшем Сибирь. Они не смогли удержать амбиции Феофар-хана в границах, приличествующих туземному царьку, и не смогли воспрепятствовать его выходу на мировую сцену. Такова, увы, сложность общения с дикарями, проживающими между цивилизованными империями: они стремятся стать бОльшим, чем могут быть по своей природе.
- Великобритания и Франция жаждут оказать посильную помощь в усмирении дикой Азии, посягнувшей на интересы России. В то же время, они отмечают нерасторопность России в разрешении азиатского кризиса: из-за вовлечения в европейские дела, она не располагает достаточными средствами в Азии. Весь цивилизованный мир оценивает решимость и умелость России на примере решения данного вопроса: сможет ли Россия преодолеть присущую ей косность, и ответственно, как её партнёры в Европе в других частях света, принести мир в самое сердце Азии.
- Ваше Высочество! Судьба, приведшая Вас именно в это время в Сибирь, выбрала Вас для исполнения этой высокой миссии. Вы закончите трёхсотлетний труд десятков поколений монархов Российских: навечно утвердите Европу в Азии, покончите с отсталостью и дикостью спящих стран, пробудите их к прогрессу и процветанию. Если Москва оставила Сибирь на произвол судьбы - то Вы явитесь её спасителем, а потом и основателем новой России на востоке.
Великий князь выслушал пламенную речь Огарева с застывшим выражением лица, никак не проявляя своего отношения. Только последнее предложение пробудило в нём недоумение:
- Извольте объяснить, милостивый государь, каким образом из осаждённого Иркутска может объявиться сила, способная отбить нашествие и оспорить первенство Москвы?
- Эта сила перед Вами, Ваше Высочество, точнее - её представитель. Достаточно Вашего согласия, и эта сила возьмёт на себя все заботы о будущем новой Сибири. Феофар-хан отступится, волнения старожилов и поляков утихнут, с востока и юга начнётся подвоз всего необходимого для восстановления несчастного края, а Москва смирится с тем, что её азиатские владения, до которых ей нет дела, окажутся в рачительных руках представителя правящей династии. Никто не желает умаления достоинства Российской империи, разве что в управлении, недостаточно гибком для руководства двумя частями света. Оно будет представлено унией в рамках одной августейшей семьи. Вы станете вице-царём Азии, Выше Величество. Письмо Вашего брата-императора предоставляет Вам достаточно полномочий для этого шага.
Иван Огарев не был царедворцем, и всё же ему приходилось достаточно общаться с сильными мира сего, чтобы вовремя прекратить речь, и не уподобляться торгашу на базаре, расхваливающему свой товар - и предоставить своему собеседнику домыслить недосказанное. Молчание продлилось долгое время, в течение которого Великому князю пришлось приложить все усилия, чтобы не дать волю своим чувствам.
Вместо ожидания близкой гибели со шпагой в руках на баррикадах Иркутска, он оказывался на ступенях трона гигантской империи Востока, которая предстояло оспорить славу Китая, Ирана и Турции. Никто бы не посмел обвинить его в измене, потому что он действительно явился бы спасителем Иркутска, Сибири, да и всей России; более того, его деятельность как реформатора управления страной, получало такую поддержку и помощь, о которой он даже не осмеливался мечтать.
И всё же его настораживало многое - а в первую очередь сам Иван Огарев, о котором во время изучения его дела смог составить полное и верное представление. Этот человек действительно говорил от лица фигур высокого полёта, как в Европе, так и в самой России, и он действительно мог выполнить свою часть договора.
Великий князь, как человек, уже простившийся с жизнью, не стал безоглядно бросаться за миражом спасения, и решил вступить в игру:
- Что с Михаилом Строговым? Судя по тому, что он не с тобой, то он честный и верный человек.
- Несомненно, Выше высочество. Надеюсь, он жив.
- Насколько велико ваше влияние на Феофар-хана? Кто и как заставит его отступить от Иркутска?
- Пусть это будет нашей заботой… , точнее, другого эмира, который встанет на место Феофар-хана, после того как тот, ко всеобщему огорчению, неожиданно умрёт как мученик во славу Аллаха в войне с гяурами. Новый эмир окажется деятелем, склонным к влиянию европейской цивилизации и предпочтёт заключить мир с Азиатской Россией. Новый эмир вернётся победителем восвояси, после чего вечная дружба Азиатской Англии и Азиатской России смирят навсегда местных хищников. Гарантией выполнения договора будет мой корпус, собранный из мятежных старожилов и восставших поляков. Более того, Срединная Азия окажется под совместным надзором европейских держав, что изрядно улучшит нравы азиатов.
- А от чего внезапно скончаюсь я, если откажусь от твоего предложения?
- Ваше Высочество лучше меня знает положение Иркутска, равно как и время подхода подкреплений. На одного защитника города приходится двадцать воинов Феофар-хана: превосходство слишком велико, чтобы его можно было сровнять мужеством или выучкой. Омск, Томск, Колывань и Красноярск могут служить тому примером.
Великий князь не мог не признать справедливость последнего аргумента.
- Наконец, почему я должен верить человеку, который является в рубище и рассуждает о мировой политике с непринуждённостью министра иностранных дел?
- Ответ прост, Ваше Высочество: вы слышите перестрелку? Нет. Пушки Феофар-хана молчат. Тартары стоят на своих позициях. И пока я здесь - ни один тартар не подойдет к иркутским рвам, и ни один выстрел не раздастся с той стороны. В моих руках ключи от судьбы Иркутска. Позднее я дам доказательства, что не только от столицы восточной Сибири.
- Огарев, я услышал достаточно уклончивых формулировок, применяемых дипломатами во время переговоров. Я бы и сам поупражнялся в сочинении пустых прекраснодушных фраз, если бы из окон моего кабинета не наблюдал огни неприятельской армии. Поэтому приказываю тебе выражаться без экивоков, поскольку тебя прислали отнюдь не дипломаты.
- Я с радостью отвечу на все вопросы Вашего Высочества!
- Лицемерие тоже отставить! Не думаю, что ты принадлежишь к праведникам, которые подставляют правую щеку, когда их ударяют по левой - а тем более, прощают гражданскую казнь и каторгу!
- Признаюсь, три года омском тюремном замке я мечтал об этом разговоре, и это дало мне силы выжить в аду… и всё же я явился сюда не с отмщением, а с деловым предложением, которое будет обоюдовыгодным для обеих сторон.
- Помнится, так некий незнакомец начинал разговор с доктором Фаустусом; впрочем, продолжай!
- Для начала я позволю себе ещё раз напомнить Вашему Высочеству позиции и намерения сторон, каковые состоят в нижеследующем.
- Российская империя не имеет возможности защитить свои азиатские владения от объединённого нашествия азиатских орд. Ключевым словом тут является «объединённое», то есть инспирированное и организованное отнюдь не внутренними силами в Азии. Разумеется, империя имеет достаточно резервов, чтобы выдвинуться в Сибирь и дать решительный бой ордам азиатов, который завершится их изгнанием…, но Ваше Высочество понимает, что координация враждебных действий не ограничивается только Азией, а обязательно будет расширена на Европу. Таким образом, вместо отражения вторжения в Сибирь Россия неизбежно столкнётся с войной на нескольких направлениях: в Сибири, на Кавказе, на Балканах, на побережьях, уязвимых для действий враждебных флотов. Вдобавок к этому, кроме бунта старожилов в Сибири опять может подняться Польша, а то и любая инородческая окраина. Надеюсь, Ваше Высочество не думает, что Феофар-хан действует сам по себе и после решительного отпора тишь да гладь воцарится во всей державе?
- Признаюсь, поначалу первые донесения о бухарском нашествии меня поставили в тупик, потому что эмир не мог не осознавать последствий своей дерзости. Сейчас ты подтвердил мои худшие опасения, в которых я боялся признаться сам себе.
- Значит, Ваше Высочество осознаёт всю серьёзность положения империи?
- Более чем. Равно и то, что в такой ситуации надо защищать до последнего любой российский рубеж, надеясь, что на каком-то из них нашествие захлебнётся в собственной крови! Чем дальше от сердца России это случится — тем выгоднее будут условия нового мирного договора.
- Отвага и проницательность Вашего Высочества никем не подвергаются сомнению! Только силы, неудовлетворенные унижением России в несчастливой Крымской компании, не собираются останавливаться, их устроит только полное усмирение России. Но я продолжу, ибо время дорого и быстротечно.
- Империя может спастись от военной катастрофы, которая началась на востоке и закончится на западе. Для этого ей надлежит уйти из Сибири, чтобы остаться полностью европейской страной, без азиатского кровавого кошмара мыслей о мировом господстве. Условия я поучительнейшее доложил на высочайшее рассмотрение ранее: создание независимого Сибирского царства в Азиатской России, объявление унии с Россией, открытие границ для торговли с цивилизованными странами, проведение внутренних реформ с предоставление избирательных прав местному населению для формирования власти на манер Северо-Американских Соединённых штатов. Разумеется, с Вами, Ваше Величество, как основателем сибирской династии, которая будет признана немедля всеми европейскими дворами. И, что менее понравится Вам - со мной, Вашим покорным слугой, в качестве будущего министра военных и внутренних дел.
- Сказать по правде, Огарев, последнее - как раз наименее ужасное из того, что ты перечислил!
- В этом месте я бы позволил себе процитировать графа Палена, сказанные некогда Вашему предку перед началом его блистательного правления: «Ступайте царствовать!»
Великий князь знал то, что цитата неполна, поскольку начиналась со слов «Хватит ребячиться!», и то, что она была произнесена заговорщиком после убийства помазанника Божьего, и то, что выскочке Огареву такие тщательно скрываемые подробности из истории правящей династии знать не полагалось. А то, что ему они были ведомы и что он чувствовал себя графом Паленом перед будущим Александром Первым, лучше всего характеризовало положение, которое отводилось Великому князю в этой интриге.
Возможности спастись собственными силами не было - ни у самого Великого князи, ни у Иркутска.
Ценой же спасения по предложению врага были измена присяге и бесчестье.
Огарев ничем не выражал своего торжества, хотя несомненно чувствовал себя триумфатором. Его месть исполнилась в полной мере.
Единственное, что в сумятице мыслей наспех мог извлечь Великий князь: пока Огарев в Иркутске - городу не угрожает штурм. Кукловоды Огарева и Феофар-хана будут ждать почётной капитуляции. Это позволяло выиграть время до подхода Киселева.
Огарев - своего рода заложник договора. Достаточно приказа из одного слова, чтобы выбросить труп предателя в ров и тем самым обозначить решимость осаждённых идти до конца. Он знал на что шёл, перед тем как явиться в дворец генерал-губернатора: в смелости и целеустремлённости отказать ему было нельзя. И сам Великий князь оказывался в положении немногим лучше, чем у его врага. Оба они живы только потому, что для них прописаны роли, которые им надлежит исполнить. А вот что с ними случится после третьего акта, сейчас было известно немногим, никто не дочитал пьесу до конца.
А раз так, то на этом можно сыграть.
У Великого князя было преимущество в схватке с Огаревым, которое он пока не демонстрировал: при изучении дела он ознакомился с многими отзывами о нём, что в полной мере очертило характер преступника. Все свидетели считали непомерное честолюбие Ивана главной чертой его характера. Он не умел и не хотел быть вторым, он всегда шёл к первому месту, используя любые средства. Великий князь осознавал, что в будущем Сибирском царстве ему недолго пришлось бы править, имея в подчинённых такого интригана и честолюбца, да ещё опирающегося на штыки поляков и старожилов. Даже принимая во внимание, что для придания законности требовалась декоративная фигура из респектабельной династии - сие вряд ли остановило бы происки Огарева.
А не использовать ли сейчас Ивана Огарева против его нынешних хозяев?
Причём не против несчастного Феофар-хана, жалкой и недалёкой марионетки, а против настоящих руководителей, пока остающихся в тени? Которых Огарев должен ненавидеть, так же, как и Великого князя, потому что они преграждают ему путь к полной власти.
- Хорошо, Огарев, я обдумаю твоё предложение и оценю твой план… Ты ведь автор этой интриги?
По замешательству Огарева было видно, что он желал бы поставить единственным автором и приписать себе всю славу, но какие-то соображения вынудили его скромно сознаться в роли исполнителя.
В ответ Великий князь позволил себя мимикой изобразить высокомерие отношение с низшим, что вообще-то не было свойственно этому деятелю либеральных взглядов.
Унижение Огарева, хотя бы в малой степени, создавало неплохую основу для дуэли характеров между ним и братом царя.
Огареву невозможно было продолжать выдавать себя за гонца царя: его запомнили как главнокомандующего Феофар-хана лазутчики и беженцы, собравшиеся в Иркутске со всей Сибири. Великий князь его аттестовал приближенным за перебежчика, осознавшего масштаб своего преступления и жаждущего участием в обороне города избавиться от клейма изменника.
Великий князь настоял на сутках раздумий и подготовке приближённых к принятию плана Огарева; последний настаивал на немедленном исполнении, стращая дерзостью и неуправляемостью тартар, и всё же был вынужден смириться с отсрочкой.
Так З октября были выиграны первые сутки столь желанного отдыха Иркутска, а отряды Киселева стали ближе на дневной переход. Огарев провёл их в одиночестве под надзором в генерал-губернаторском дворце.
Утром 4 октября Великий князь приказал доставить к нему Огарева, и оповестил, что склонен принять план создания Сибирского царства при условии прямых переговоров его самого, как представителя империи, и генерал-губернатора, как руководителя обороны Иркутска, с настоящими вдохновителями нашествия (раз Великий князь получил подтверждение, что координаторы на самом деле существуют). Высшие представители власти должны были обговорить все условия своей капитуляции перед тем, как её формально принял бы Феофар-хан.
День в уединении и праздности был невыносим для кипучей натуры Огарева; очередная отговорка вывела его из терпения. Великий князь выслушал попрёки и угрозы со светской снисходительной улыбкой, что окончательно лишило Ивана его рассудительности.
- Подле Иркутска стоит армия бухарского эмира, имеющего титул султана - повелителя правоверных Срединной Азии. Ваш покорный слуга числится в этой главнокомандующим - извольте объясниться, Ваше Высочество, чем вашу сторону не устраивают достоинство наших чинов?
- В качестве главнокомандующего, гарантирующего свободный выход гарнизона и неприкосновенность оставшихся обывателей, слова Огарева, может, было бы довольно. Но капитуляция Иркутска сопряжена с реформированием империи, что вовлекает в переговоры первых лиц тех государств, которые захотят стать гарантами договоров. Я буду общаться только с официальными лицами, имеющими полномочия, по дипломатическому протоколу.
Огарев не имел никаких полномочий на обсуждение таких вопросов; его бы и не допустили к ним.
Роли переменились: теперь в ловушке был сам охотник, а дичь ускользнула.
Нетерпеливость и самоуверенность Огарева заставили его опередить события: самому явиться в Иркутск к Великому князю, чтобы угрозой близкого штурма принудить одновременно к сдаче города, и к возрождению Сибирского царства, в котором бы он проник на самый верх власти. Феофар-хан согласился пропустить Огарева лазутчиком в столицу Восточной Сибири, потому что планы азиата не простирались дальше грабежа последнего богатого горда Сибири и отхода восвояси, а в этом инициатива Ивана ускоряла и упрощала ход событий. Бухарского эмира не посвящали во все подробности интриги, и он ознакомился с ней в общих чертах: на месте разрушенной Азиатской России должно было появиться Сибирское царство, которое не угрожало бы Туркестану - довольно и того. Есть за что благословить Аллаха!
Огарев недооценил Великого князя, как, впрочем, всех людей он полагал ниже себя. Представитель правящей династии крупнейшей монархии мира воспитывался для того, чтобы парировать подобные выпады и самому определять судьбу империи. В этом выскочка Огарев не был ему ровней, несмотря на свои волю и ум.
И теперь изменник почувствовал опасность со всех сторон: Феофар-хан с радостью отделил бы дерзкую русскую голову от туловища, организаторы нашествия не одобрили бы его прямые переговоры с русскими властями, а Великий князь переиграл его в политической партии. В его умениях уже никто не нуждался, а от смерти его отделял приговор Великого князя.
Но он не был произнесен.
Пока.
Пока же брат царя почти с участливой улыбкой обратился к изменнику:
- Друг мой, я понимаю твоё стеснённое положение и по-своему сочувствую ему. Я оценил твои дарования ещё во время разбора дела об измене, и уже тогда сожалел, что обстоятельства сделали нас врагами. По-моему, сейчас настало время исправить это положение. Бывший полковник Огарев может восстановить свою честь, если за него будут ходатайствовать брат царя и спасённый Иркутск. Прошение о помиловании на высочайшее имя будет распространено на мятежных сибирских старожилов и на бунтовщиков-ляхов, благо последним давно пора убраться прочь и не участвовать в азиатских войнах…
Огарев не стал долго испытывать терпение своего собеседника и согласился с его доводами, но обстоятельно обсудил все нюансы своего перехода на русскую сторону.
В новом качестве он получил разрешение покинуть дворец. От его имени в тартарский лагерь была отправлена прокламация с призывом к корпусу Огарева не участвовать в будущих штурмах.
Великий князь не узнал только то, что в то же время через Сангарру к Феофар-хану была послана ещё одна записка. В ней такшир извещался, что его ничтожный раб Огарев проник в замыслы русских командиров и подготавливает диверсию в городе.
Верный себе Огарев на руинах прежних интриг развил бурную деятельность по строительству новых. В его нынешних планах было желание стравить Великого князя и Феофар-хана в великой битве, из которой один точно потерпел бы поражение, а при содействии самого Ивана - то и оба Высокородных владыки. Сам интриган рассчитывал уцелеть, чтобы потом представить любому желающему свою версию произошедшего, на любой вкус, со своим полным оправданием.
Добавлено после русской цензуры:
Иван Огарев, не забыв, что он капитан корпуса царских курьеров, по-военному отдал Великому князю честь и вышел.
Итак, Иван Огарев успешно сыграл свою гнусную роль.
Доверие Великого князя было завоевано им целиком и полностью.
Он может злоупотребить этим доверием в любой момент по своему усмотрению.
Его поселят в том же дворце. Посвятят в секреты оборонительных операций. А значит, вся ситуация теперь под его контролем.
В Иркутске его никто не знает, никто не сможет сорвать с него маску.
И Огарев решил незамедлительно приступить к делу.
Время и впрямь не ждало.
Город надо было выдать татарам до прихода русских с севера и востока, а это вопрос нескольких дней.
А когда татары станут хозяевами Иркутска, отбить его будет нелегко.
В любом случае, если впоследствии им и придется его отдать, они не оставят от города камня на камне, а голова Великого князя скатится к ногам Феофар-хана.
Получив полную возможность видеть, наблюдать и действовать, Иван Огарев уже на следующий день занялся посещением оборонительных укреплений.
Офицеры, солдаты и гражданское население встречали его с сердечной благодарностью.
Посланец царя был для них своего рода связующим звеном с империей.
В свой черед Иван Огарев с обычной самоуверенностью, которая никогда ему не изменяла, рассказывал о мнимых злоключениях, случившихся на его пути.
Затем весьма ловко, не слишком на этом настаивая, заговаривал о серьезности положения, преувеличивая, как и в рассказе Великому князю, и успехи татар, и те силы, которыми варвары располагали.
Из его слов вытекало, что ожидаемая помощь, даже если она и придет, будет недостаточной, и следует опасаться, как бы сражение под стенами Иркутска не оказалось столь же гибельным, как и под Колыванью, Томском и Красноярском.
С этими мрачными измышлениями Иван Огарев, однако, не перебарщивал.
Ненавязчиво внедряя их в сознание защитников города, он проявлял известную осмотрительность.
Казалось, будто на вопросы он соглашается отвечать, лишь когда на него слишком наседают, и как бы сожалеет о сказанном.
Во всяком случае, он непременно добавлял, что биться надо до последнего и скорее взорвать город, чем согласиться на его сдачу!
Действия его могли, разумеется, обернуться злом. Но гарнизон и жители Иркутска были слишком искренними патриотами, чтобы дать себя обескуражить.
Ни одному из солдат и граждан, которые оказались заперты в изолированном городе на окраине азиатского мира, и в голову не пришло заводить речь о капитуляции.
Презрение русских к жестокости варваров не имело границ.
Так или иначе, но никто и не подумал заподозрить Ивана Огарева в бесчестной игре, предположить, что мнимый царский гонец был просто предателем.
Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры
Вследствие совершенно естественных обстоятельств у Ивана Огарева с момента его появления в Иркутске установились частые контакты с одним из наиболее храбрых защитников города — Василием Федоровым.
Легко понять, какие тревожные мысли обуревали бедного отца.
Если его дочь, Надя Федорова, покинула Россию в тот день, которым было помечено последнее письмо из Риги, то что с ней сталось?
Пытается ли она еще и теперь пересечь захваченные провинции или давно уже была пленницей?
От своих мучительных дум Василий Федоров отвлекался, лишь когда случалось сражаться с татарами, а случалось это, на его взгляд, слишком редко. Вот почему, когда Василий Федоров узнал о неожиданном прибытии царского гонца, у него возникло предчувствие, что тот может что-то сообщить ему о дочери. Надежда эта была, скорее всего, химерическая, но он крепко за нее держался. А вдруг этот посланец побывал в плену в то же время, что и Надя? Василий Федоров разыскал Ивана Огарева, который, пользуясь случаем, общался с майором каждый день. Уж не рассчитывал ли отступник найти единомышленника? Не по себе ли судил он о людях? Не считал ли, что русский человек, пусть даже политический ссыльный, может оказаться настолько низок, чтобы предать родину? Как бы там ни было, Иван Огарев с притворной поспешностью ответил на обращение бедного отца.
И тот уже на следующий день после прибытия мнимого гонца отправился во дворец генерал-губернатора. Там он поведал Огареву о тех обстоятельствах, при которых его дочери пришлось выехать из Европейской России, и рассказал о своих теперешних беспокойствах.
Нади Иван Огарев не знал, хотя и встречался с нею на ишимской почтовой станции в тот день, когда она была там вместе с Михаилом Строговым. Но тогда он обратил, на нее не больше внимания, чем на двух журналистов, находившихся на станции в это же время. И поэтому сообщить Василию Федорову каких-либо сведений о его дочери он не мог.
— А когда ваша дочь должна была выехать из России? — спросил Иван Огарев.
— Примерно в то же время, что и вы, — ответил Василий Федоров.
— Я выехал из Москвы пятнадцатого июля.
— В это же время должна была выехать из Москвы и Надя.В ее письме прямо так и сказано.
— Значит, в Москве она была пятнадцатого июля? — переспросил Иван Огарев.
— Да, как раз этого числа.
— Ну что ж!.. — задумался Иван Огарев. Потом, спохватившись, сказал: — Нет, я ошибся… Я чуть не перепутал числа, — добавил он.
— К несчастью, слишком велика вероятность, что ваша дочь успела пересечь границу, и вам остается надеяться лишь на то, что, узнав о татарском нашествии, она не поехала дальше!
Василий Федоров опустил голову.
Он знал Надю и вполне отдавал себе отчет, что если она приняла решение ехать, то ничто не могло остановить ее.
Итак, безо всякого повода, Иван Огарев совершил поистине жестокий поступок.
Ведь он мог одним-единственным словом успокоить Василия Федорова.
Хотя Надя, при известных читателю обстоятельствах, действительно пересекла сибирскую границу, Василий Федоров, сличив дату пребывания дочери в Нижнем Новгороде с датой указа, запрещавшего выезд из города, пришел бы, естественно, к единственному заключению: Наде беды нашествия не угрожают, ибо она, вопреки своему желанию, все еще находится на европейской территории империи.
Однако Иван Огарев, следуя своей природе — природе человека, которого чужие страдания волновать уже не могли, хотя и мог произнести это слово, но… не произнес.
Василий Федоров ушел с разбитым сердцем.
После этого разговора он утратил последнюю надежду.
Добавлено после русской цензуры:
В последующие два дня — 3 и 4 октября — Великий князь несколько раз вызывал к себе мнимого Михаила Строгова и просил повторить все, что тот слышал в императорском кабинете Нового дворца.
Заранее приготовившийся ко всем возможным вопросам, Иван Огарев отвечал без колебаний.
Он намеренно не скрывал, что для царского правительства нашествие было совершенно неожиданным, что мятеж готовился в полнейшей тайне, что к тому моменту, когда новость дошла до Москвы, татары уже вышли на линию Оби и, наконец, что в русских губерниях не были готовы для отправки в Сибирь войск, достаточных для отражения нашествия.
Совершенно свободный в своих перемещениях, Иван Огарев изучал Иркутск, интересовался состоянием его укреплений, их слабыми местами, — чтобы воспользоваться своими наблюдениями впоследствии, если в силу каких-либо обстоятельств предательство оказалось бы невозможным.
Первый помощник Феофар-хана пожелал, чтобы все попытки захватить город силой были приостановлены. Вот почему с момента его появления в Иркутске артиллерия хранила гробовое молчание.
Быть может, — так он, по крайней мере, надеялся, — это ослабит бдительность осажденных?
Во всяком случае, тысячи татар на аванпостах были готовы ринуться в оставленные без защитников ворота, как только Иван Огарев даст знать о часе вторжения.
Впрочем, откладывать вторжение надолго не приходилось.
С делом следовало покончить до подхода к Иркутску русских частей.
Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры
Вымарано:
Огарев мигом выдумал легенду, согласно которой обманом был вовлечён во вторжение и случайно возвысился до высот командования. Ему способствовало то, что его корпус действовал на другом конце Сибири, почти за две тысячи километров отсюда, так что очевидцев его омских деяний в самом Иркутске сыскать было затруднительно.
Под конвоем Огарев посетил некоторые участки обороны и сделал уместные замечания по их улучшению. Он проникся образом мыслей азиатов, их понятиями о приступе, о сильных и слабых сторонах тактики. Осаждённые в Иркутске действительно никогда раньше не сталкивались в бою с выходцами из Туркестана, их нравы были им в новинку и немало досаждали с непривычки. Огарев же любезно оповещал о способах устранения опасности, вследствие чего необычайно быстро завоевал симпатии иркутян.
В его искренность поверили.
Огарев умел очаровывать людей, говорить то, что им хотелось услышать, и облекать сказанное в красноречивую обёртку.
Тем более, что во время каторги он близко сошёлся с сибирскими старожилами, быстро схватил суть их обид на московскую власть, и в дальнейшем умел подогревать недовольство. Он в совершенстве владел местными говорами, отличными от правильного русского языка офицеров и чиновников. Его везде принимали за своего, за сибиряка, полу-монгола - а последнее для сибиряков было скорее признаком настоящего старожила. Иркутские обыватели были лояльны властям, они сплотились подле них ввиду страшной угрозы, но Огарев ненароком вворачивал намёки на то, что верность простых людей должна быть вознаграждена позднее - и уж он, поднявшийся из низов и вошедший во власть, знает, как настоять на своём.
И никто не мог представить, что сподвижники Огарева были в Иркутске, что посеянное им во время каторги недоверие к Москве проникло во многие уголки Сибири, и ждало только призыва вождя, чтобы проявиться бунтом. Через них, вроде бы встреченных случайно на улице или во дворце, он смог составить полную диспозицию обороны. А они затаились, ожидая приказа от своего главаря.
За Огаревым присматривали, исполняя приказ Великого князя. Изменник знал, что каждый его шаг стерегут хорошие стрелки, и что шаг прочь от бастионов Иркутска в сторону тартарского лагеря станет для него последним. В самом Иркутске он был волен бродить где заблагорассудится - чем и пользовался в полной мере.
Легковерные иркутяне приняли появление Огарева за счастливое предзнаменование. Прошёл день, прошёл другой - а штурма не было, азиаты не приближались к городу. У защитников города появилась надежда, что им удастся отсидеться до подхода подкреплений.
Тишина продлилась несколько дней, пока Иван Огарев делал свой выбор - кого всё-таки предать: Великого князя или Феофар-хана. Кто из них, поверженный, даст ему возможность вознестись как можно выше? Или кто из них спасёт его от почти неминуемой смерти, которая грозила интригану при любом раскладе, победе или поражении?
Судьба Иркутска в те дни колебалась вместе с чашами мысленных весов, на которые негодяй выкладывать будущие приобретения и потери, в зависимости от имени своей жертвы.
Наконец, выбор был сделан.
Окончание вымаранного фрагмента
Его особое внимание привлекли ворота на Большой улице — их он и намеревался распахнуть перед осаждавшими.
Дважды по вечерам выходил он на площадку перед этими воротами.
Прогуливался по ней, не боясь подставить себя под выстрелы осаждающих, чьи передовые посты находились не далее чем в версте от укреплений.
Он знал, что стрелять не будут, более того — что его должны искать. Он успел заметить тень, проскользнувшую к самому подножию земляной насыпи.
Это Сангарра, рискуя жизнью, пыталась связаться с Иваном Огаревым.
Между прочим, вот уже два дня, как осажденные наслаждались покоем, от которого с начала татарской осады успели основательно отвыкнуть.
Таков был приказ Ивана Огарева.
Решение свое Иван Огарев уже принял, и в этот вечер с высоты насыпи в руки Сангарры упала записка.
В ближайшие сутки — именно в ночь с 5 на 6 октября, в два часа утра Иван Огарев решил сдать город.
Источники
| Статья серии Михаил Строгов | <<< | >>> |
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.
|
 |
