Во второй части реконструкции особого общественно-экономического уклада, который получил пока условное наименование "тартарии" (не путать с географическим термином "Великая Тартария") уже были затронуты ряд характерных особенностей прото-государств (см. Тартарии против зарождающихся государств - Константин Ткаченко - Тарт-ария.инфо (tart-aria.info)
Прото-государства, согласно упрощённому толкованию официальной истории, служили переходной ступенью от "дикости" к "цивилизации".
Суть данной "реконструкции тартарии" содержится в утверждении, что так называемый переходный период был вполне самостоятельной формой организации общества, предшествовал цивилизации, сосуществовал с нею, возрождался в разной степени в разном качестве при распаде цивилизации, следовательно, может/обязан проявиться в будущем. И Великая Тартария европейских источников, возможно - крайнее по времени и самое яркое проявление такого общественного строя, выжившего в окружении агрессивных империй.
И теперь настало время перейти от фрагментарного описания прото-государств, выбранных из данных официальной истории, к описанию тартарии согласно данным той же официальной науки. Формат статьи позволяет привести буквально пару примеров на каждый тезис, остальное я оставляю на эрудицию читателя, которая может добавить массу других свидетельств.
Если углубляться в тему и подбирать факты существования свободных бесклассовых обществ, то можно очутиться в роли Джеймса Фрэзера. Он начал с попытки найти корни одного римского обычая, а в результате написал 12 томов "Золотой ветви" сравнения обычаев и мифов народов всего земного шара в части жизни и смерти священного царя. Стоит только коснуться этой темы - и выяснится, что вполне официальная история заполнена свидетельствами о зарождении и развитии таких обществ, и что только причины идеологического характера заставляют интерпретировать эти свидетельства по другому.
Основые черты гипотетической тартарии представляются в следующем виде:
- тартария состоит из свободных независимых самоуправляемых родов или общин;
- производственной формой общин могут выступать артели, временные и постоянные, собранные на добровольной основе для решения каких-то задач;
- труд общин и артелей имеет форму "домашнего способа хозяйствования", то есть осуществляется членами семей/общин для удовлетворения прямых потребностей всех членов, и не имеет целью создания излишков сверх необходимых, например, для расширения производства, найма/принудительного труда посторонних лиц;
- общины и артели не являются полностью обособленными друг от друга, их рыхлую природную структуру пронизываются различные общества/ордена/объединения/религиозно-мистические толки, и тем самым обеспечивают свободное прохождение информации между изолированными общинами;
- через данные каналы передачи информации и воздействия при стечении определённых обстоятельств возможна мобилизация общин и артелей на решение каких-то стратегических задач: простейший пример - оборона от внешнего врага, наиболее сложный - описанное во второй части исследования строительство культурного ландшафта в границах речной долины;
- такие объединяющие импульсы закономерно угасают и возрождаются, сменяют друг друга, чередуются по интенсивности и характеру задач, но обеспечивают в целом формирование общности в естественных географических границах, по характеру хозяйствования, сходству языков и обычаев; так образуется тартария, которая существует несколько поколений и более;
- так как тартария представляет собой рыхлый конгломерат общин, то развитие отдельных составляющих частей неизбежно неравномерно и разнонаправлено - поэтому судьба тартарий чаще всего коротка и имеет непредсказуемый результат; или распад на окончательно изолированные общины, или зарождение из них классовых государств, которым предстоит на время поглотить соседей в пределах местопребывания, или дать начало более устойчивой общности, более развитой тартарии;
- тартарии с нашей точки зрения кажутся статичными, лишенными видимого "прогресса", то есть есть постоянного развития технологий, и "истории", то есть драматичной борьбы личностей и классов; скорее всего, тартарии не проявляют склонности к широкомасштабным внешним и внутренним войнам, так как в их производственной жизни и системе ценностей надобность в этом отсутствует.
Начнем с фундамента тартарии - общины.
Я даже не рискну дать точное определение этому термину, потому что оно самоочевидно, а разнообразие форм неизбежно выйдет за рамки определения.
Это не семья, парная или большая, из нескольких поколений, это - объединение семей по родовому, территориальному или какому-то другому признаку.
Объединение на основании свободного выбора, насколько может быть свободен выбор в объективных условиях климата, ландшафта, характера деятельности, этнографической и политической обстановке.
Почему базой является община, а не индивид, например, свободная личность Нового времени в Европе?
Потому что одиночка, пусть даже семья в современном понимании, беззащитны перед давлением со стороны других людей. В подавляющем числе случаев раб или пролетарий - одиночка, которого таким делают законы, объект ничем не умеряемой эксплуатации. А община даже в классовом обществе способна защищать свои права, заметно умеряя аппетиты своих властителей.
Необходимо уточнение: традиционная община не является собранием свободных индивидов, чья совместная работа и совместная жизнь мыслилась как свободный выбор. Когда европейские фаланстеры и анархистские коммуны предполагали такое сосуществование, то оно подразумевалось при высоком техническом уровне развития девятнадцатого-двадцатого веков. Века назад община была крепко спаянным коллективом выживальщиков в достаточно неблагоприятной среде, так что такие вольности были недопустимы.
«Свобода» в современном понимании в общине отсутствует.
В традиционной общине есть возрастная иерархия во главе со старшими членами и безусловным подчинением младших, разделение труда по половому признаку и по возрасту, безусловная поддержка всех членов при безусловном подчинении всех членов общим установлениям. В общине может быть даже примитивная эксплуатация в виде патриархального рабства пленных врагов или прибившихся одиночек. Впрочем, положение таких рабов мало чем отличалось от положения младших членов семьи.
Как было указано выше, одиночки в традиционном обществе играли специфическую роль и обслуживали особые потребности социума. Одиночки в тартариях всегда являлись исключением из правил и несли особые функции, важные для общества, но всё равно лежащие в стороне от основных интересов большинства - например, отшельники.
В тартариях свободной личности в свободном обществе не предусматривалось по определению.
Община являлась минимальной структурной единицей тартарии, как в экономическом, так и в социальном отношении.
Атомизированная, аморфная масса населения не способна осознанно действовать как единое целое. Точнее, способна - но только как толпа, охваченная базовыми инстинктами вроде паники, или как масса, насильственно направляемая сверху.
Община осознавала свои интересы и была способна в какой-то мере выстраивать политику в своих интересах.
Естественное состояние общины - обыденная жизнь в привычных условиях, не требовавшая минимального управления. Все трудовые процессы были сосредоточены в семье, могли выполняться индивидуально, с разделением труда по половозрастному признаку. Мужчины занимались самой ответственной и престижной работой, женщины чем-то второстепенным, дети по мере сил привлекались по мере необходимости, обучались или были предоставлены сами себе. В какие-то сезоны община даже могла рассыпаться, так как семьи расходились по своим делам или угодьям.
Влияние общины начинало проявляться только при работах, требующих совместных усилий: подготовке земледельческих угодий, особых видах охоты и рыбной ловли. Община была также необходима для осознания «правильного» образа жизни в совместных обрядах, поскольку жизнь человека никогда не сводилась к материальной стороне.
Ритуалы устанавливали право индивида, общины на пребывание в мире, на владение (пользование ресурсами) своей территории, определяли законные отношения между людьми, общинами и окружающим миром, вовлекали во вселенские процессы. Без обрядов человека не могло быть.
Этот уровень управления осуществлялся главами семей и старейшинами, по обычаям, которые были выработаны коллективным опытом предков, что было хорошо в обычных условиях, но не срабатывало в кризисной ситуации.
В таком состоянии общины были естественно разобщены, контакты между ними носили эпизодический характер, что было обусловлено естественными причинами: натуральным хозяйством и вытекающей из этого слабостью меновой торговли. Сбор общин происходил для отправление общеплеменных ритуалов, которые утверждали идентичность общности более высшего порядка, чем община.
Фактически такой общий ритуал представлял единственную легитимную межобщинную власть: он устанавливал порядок, внутри которого могла протекать жизнь общин.
Одним из первых, хотя бы в европейской традиции, такое состояние общества описал Аристотель.
Он противопоставлял естественное производящее хозяйство, так называемую «экономику», другой форме: ростовщической и торгашеской «хремастике». Упрощённо: «экономика» - производство для потребления, «хремастика» - производство для обмена.
Первая была описана ещё до Аристотеля Ксенофонтом Афинским в виде правил управления домашним хозяйством, она предназначалась для удовлетворения естественных потребностей гражданина, его семьи и всей общины - полиса. Богатство в таком понимании всего лишь предназначено для обеспечения материального благополучия в равноправном гражданском обществе. Экономика была немыслима без добродетели, она могла быть только этичной и направленной на общественное благо.
Разумеется, полис Древней Греции - объединение рабовладельцев, но полис полису рознь. Число полисов и колоний колебалось до нескольких сотен, среди них были такие, что насчитывали несколько десятков полноправных граждан, живших в укреплённой деревне, и с рабством, которое носило патриархальный характер (то есть права сына рабовладельца мало чем отличались от прав немногих ценных рабов). А другой полюс полисной организации - торговые империалистические Афины, в которых полноценных граждан было не более 30-40 тысяч человек, а число бесправных женщин, метеков и рабов было в три-пять раз больше. И вот для Афин была характерна хремастика.
Хремастика имела главной целью получение прибыли, накопление денег и богатств любой ценой - подразумевается, путём обмана и эксплуатации. Разумеется, хремастика возможна только при признании обогащения индивида превалирующим над интересами общества. Хремастика служила основой социального неравенства, она возникала в ходе обмана и насилия. Чтобы быть успешным в хремастике, необходимо было постоянно изобретать всё новые и новые способы отъема денег у окружающих, повышать эффективность своих приёмов, в том числе изобретая новые социальные технологии и технические новшества.
У Карла Маркса хремастика - синоним капитализма.
Крайне любопытный синтез экономики и хремастики, иначе говоря - тартарии и рабовладельческого строя, представляла собой Спарта в описании Плутарха.
Спарту основали племена дорийцев, которые не входили в круг цивилизованных греков-ахейцев микенской эпохи. Микены представляли собой дальний форпост обще средиземноморской рабовладельческой культуры бронзового века, со всеми атрибутами в виде пышной царской власти, бюрократического дворцового хозяйства, государственного и частного рабовладения. Дорийцы продвигались на территорию будущей Эллады с севера, и сохраняли на момент прорыва вглубь Ахайи строй военной демократии.
После Троянской войны (или того, что выдаётся за неё) дорийцы завладели опустевшими территориями, на которых сохранилось население, хоть и примитивное, но при этом вполне знакомое с торговлей, рабовладением и вполне развитой хремастикой - в дальнейшем эти люди получили название илотов. Вместо того, чтобы разобрать илотов в частном порядке в рабы и влиться в ряды пост-ахейской рабовладельческой верхушки, спартанцы сохранили уклад своей тартарии, но при этом стали выступать коллективным рабовладельцем по отношению к покорённым племенам.
Отцом-основателем такого удивительного строя предания называют Ликурга, возможно, вполне реального исторического деятеля.
Он сослался на авторитет оракула Аполлона и дал своему народу нечто вроде конституции (Большая Ретра и Малая Ретра), со своими комментариями. Спартанцы зафиксировали на полтысячелетие (или более) всеобщее равенство, потомственную аристократию - при этом лишённую возможности обогащаться, управление советом старейшин, народный контроль за властью с помощью эфоров, отвращение к торговле и к любой форме роскоши, нелюбовь к законодательству и к типично эллинскому краснобайству. За это спаратанцев остальные греки считали тупыми солдафонами, но не осмеливались озвучить это, ибо выросшие в такой атмосфере люди могли постоять за свои идеалы.
Реконструируемые тартарии можно охарактеризовать как общества внешне статичные, лишённое «прогресса» - в смысле подстёгивания хремастики непрерывными усовершенствованиями и изобретениями. Если главная цель хозяйствования заключается в удовлетворении основных потребностей населения, то оно не нуждается в постоянных новшествах: основные потребности в виде достаточного объема пищи, внутренней температуры в доме, возможности воспитать отпрысков, в целом, не меняются от века к веку.
Экономика общин не была не склонна к постоянному скачкообразному обновлению, её эволюционный рост шёл вслед за увеличением населения. Прогресса в современном понимании в этой системе не существовало.
Экономика в аристотелевом смысле всегда исходила из внутренних ресурсов территории, и не нуждалась в активных импорте и экспорте. Если в развитых тартариях ввоз - вывоз товаров имел место быть, то они находились под контролем властей, чтобы не давать шансов прорасти хремастике, или, как вариант, выглядели как обмен в политическом или сакральном смысле.
И в гипотетической тартарии не могло быть бедности, потому что указанное бедствие могут быть только в классовом обществе и при рыночной экономике. Это очень важное обстоятельство, которое необходимо подчеркнуть. Маршалл Салинз отметил в "Экономике каменного века", что бедность - есть отношение между людьми, их социальный статус, а голод как явление растет абсолютно и относительно по мере эволюции культуры.
Если же в общественном хозяйстве господствовала экономика, то она была не склонна к постоянному скачкообразному обновлению, её эволюционный рост шёл вслед за увеличением населения. Прогресса в современном понимании в этой системе не было.
("У бедных наций люди ощущают довольство, у богатых наций в большинстве своём бедны" Дестюд де Трасси).
Полевые исследования середины двадцатого века позволили обнаружить относительно изолированные от европейцев племена и выявить такие подробности их деятельности, которые противоречили идеологическим представлениям и, тем более, клише широкой публики (например, американо-австралийские экспедиции в Армемленде и исследования бушменов Ричардом Ли в 1968-1969 годах)
Дикари не были «бедны».
Дикари не голодали.
Дикари «работали» меньше, чем их цивилизованные современники. Этим они занимались несколько часов в день, которые они посвящали добыче на текущий день, не делая при этом запасов - потому что они знали свои угодья и на следующий день переходили на то место, где снова снабжали себя на очередной день.
Дикари были вполне довольны своей жизнью и искренне жалели бедолаг родом из «цивилизации», поэтому попытки затянуть их под сень государства были малоуспешны.
Примерно так могла выглядеть жизнь в дикости и в прото-государствах, до начала тотальной эксплуатации.
Но даже в условиях давления государств, в общинах продолжал существовать так называемый «домашний способ производства» по Салинзу, весьма специфическая организация труда. Такую экономику удалось застать и описать в России в конце девятнадцатого века, поскольку в ней сохранялось архаичное сельское хозяйство. Этим занималась школа Чаянова, а по итогам их исследований обозначились выводы, весьма странные для того времени господства капитализма.
Традиционное русское крестьянское хозяйство образовывало систему из следующих элементов: ограниченная рабочая сила, разделённая по возрасту и половому признаку, применение простых технологий, ограниченные цели производства, которые стремились только к внутреннему потреблению. В такой системе господствовал принцип недопроизводства: если понятия об "удовлетворении" скромные, то нет нужды использовать в полную меру рабочую силу и ресурсы.
Сам Александр Васильевич в ходе наблюдений установил следующее правило: чем больше относительные трудовые способности домохозяйств в общине (состоящей из производительных домашних групп), тем меньше его члены работают.
(напомню, исследования проводились в начале двадцатого века в Центральной России, уже в полной мере испытывавшей давление капиталистической экономики и морали наживы - но тысячелетние традиции были сильнее).
Имея два свидетельства о крайних положениях, можно проинтерполировать эти данные на весь промежуточный период, и достаточно уверенно предположить: такая экономика по Аристотелю являлась господствующей для общин, не испытывающих принуждения государства к увеличению продукции.
О жизни общины в интересующий нас период за несколько тысячелетий до нашей эры - или за тысячи километров от границ цивилизации - нет прямых свидетельств в науке и литературе. Причину этого я объяснял в первой части своих рассуждений - даже этнография не успела застать традиционную «настоящую» общину. А то, что выдавалось за неё, было уже продуктом сложных процессов взаимодействия с классовыми обществами, влияния соседних культур и даже прямого социального конструирования со стороны властей. Таким примером была русская община девятнадцатого века, сельский мир, которая сохранялась как фискальная единица для удобства управления со стороны помещиков и царской власти.
В этом случае единственный метод реконструкции тартарии заключается в выстраивании непротиворечивых логических конструкций, комбинируя факты более позднего времени.
Нас должны интересовать над-общинные надстройки, потому что они могли использоваться в эволюции более сложных образований, которые в официальной истории именуются вождествами/прото-государствами, и представляются ранней фазой развития настоящих государств; а с точки зрения моей теории - тартариями, то есть обществами без власти и угнетения.
Свидетельства в исторической литературе по механизму первичного объединения общин есть в Библии, в Ветхом Завете, хотя в целом этот источник представляет собой плохо отредактированное соединение легендарных сюжетов с живыми зарисовками и устными мемуарами.
Вот как раз седьмая часть Ветхого Завета - Книга Судей (Израилевых) выглядит весьма реалистично, как описание персонажей и сюжетов, которое отделено от времени записи двумя-тремя поколениями.
Такое восприятие противоречит официальной гебраистике: составление Ветхого Завета якобы относится к седьмому веку до н.э, а эпоха Судей - к четырнадцатому - девятому векам до н.э. Зато объясняет отсутствие археологических следов эпохи царств: великого объединённого Израиля не было, вместо него в Палестине существовали крохотные еврейские княжества и вольные еврейские поселения без всякой власти над ними. И продолжалось это всю историю расселения предков евреев в Ханаане - Палестине; иначе говоря, первые составители книг Ветхого Завета описывали жизнь своих дедов - прадедов.
Книга Судей посвящена драматичной истории таких разрозненных общин, живших в укреплённых «городах» в окружении враждебных хананеян, да ещё в обстановке взаимной розни. К этому времени евреи утеряли даже то религиозное единство, которое объединяло их в Исходе и на первом этапе завоевания Ханаана. В момент обострения ситуации, когда натиск хананеян возрастал, или междоусобицы грозили взаимным истреблением, по воле Яхве (такова трактовка Библии) из числа старейших, пророков и даже разбойников, выдвигался военный вождь - судья (шофет на библейском иврите).
Колоритный эпизод: судья Гедеон выбирает соратников для борьбы с филистимлянами. Те, кто лакают воду из реки, не выпуская из рук оружие, зачисляются в его отряд - а те, кто оставляет оружие и пьёт из ладони, признаются негодными воинами.
Харизматичный лидер снижал градус взаимного недоверия, решал спорные вопросы (при необходимости расправляясь с противниками), сзывал ополчение и вступал в бой с врагом. Как свидетельствует Библия - всегда победоносно, потому что судья действовал по воле Яхве и во имя богоизбранного народа; как обстояло дело на самом деле, мы никогда не узнаем. Потом евреи почивали на лаврах победы, отвергали временное объединение под властью судьи, снова забывали Яхве, и тем самым ввергались в новое испытание, которое предстояло разрешать очередному судье.
Книга Судей является ценнейшим источником в части описания ситуаций и деталей поведения всех действующих лиц в подобных ситуациях, когда обстановка требовала объединения вопреки народной традиции и представлениям людей; кроме того - это действительно увлекательная и назидательная литература.
Ещё один пример простейшего объединения общин - история кратковременного подъема КваЗулу, «империи» зулусов под руководством Чака Зулу в начале девятнадцатого века. Здесь сохранилось больше свидетельств, хотя и они были записаны десятилетия спустя, причем в негативном ключе.
Действия Чаки имели некоторые отличия от описания деяний судей, трудно сказать, обусловлены ли они были местной спецификой или же правоверные яхвисты в Книге Судей позаботились о редактировании неудобных моментов.
Зулусы не жили общинами - «городами», привычным расселением для них были загоны-краали со скотом, находящимся в ведении большой патриархальной семьи. Большие семьи объединялись в «племена», которые находились в состоянии войны всех против всех, к тому же им угрожала экспансия белых - буров и англичан.
В таких условиях большую роль играло народное ополчение из всех молодых мужчин племени, которое находилось в состоянии постоянной боевой готовности и жило в отдельных краалях. Карьера Чаки началась в таком «полку» соседнего племени, где он быстро выдвинулся в руководство, получил чин военного вождя и возможность провести военную реформу по своему усмотрению. Преобразованная армия стала состоять из дисциплинированных кадровых «полков», составленных из рекрутов одного возраста, которые получили оружие ближнего боя и тактику рукопашной, вместо привычного до тех пор ленивого перекидывания метательными копьями. Резкое ожесточение боевых действий соответствовало изменению в стратегии: тотальному уничтожению противника, часто с женщинами и детьми. Побежденные, если успевали вовремя сдаться, пополняли военную и экономическую мощь нарождающейся «империи». За десять лет появилось мощное объединение племен, которое, конечно не было государством в полном смысле этого слова, но зато долго потом сопротивлялась натиску колонизаторов; самого Чаку убили в 1826 году, а окончательное военное поражение англичане смогли нанести зулусам только в 1879 году.
Все свидетельства о деятельности Чаки подчёркивают его крайнюю жестокость, шаблонными являются его приказы бросаться в водопад целым полкам за малейшую провинность. Записи его врагов вряд ли объективны, но должны отражать реалии первого этапа подчинения вольницы. Тут имело значение не тяжесть проступка или даже преступления, а сам факт его совершения, бунта против внедряющейся системы ценностей. Казнь принимала характер жертвоприношения. Верно и то, что жестокость не подрывала складывающееся единение, то есть общество было готово отказаться от традиционной вольности ради достижения какой-то цели. Явно, что такой целью было выживание ввиду угрозы самому существованию племени.
Чака воспользовался общинными институтами, смог переподчинить их в свою пользу. Важным обрядом являлась инициация, после которой подросток, неполноценный член общества, переходил в статус полноценного члена общины, получал возможность владеть имуществом (в случае зулусов - скотом) и жениться.
Чака в своих целях распоряжался этим обрядом: из юношей одного возраста он формировал «полки» (из девушек тоже своего рода военизированные формирования, скорее, вспомогательного характера), «демобилизация» из «полков» производилась только по достижению определённого возраста или по личному распоряжению вождя за особые заслуги - и только после этого зулус мог иметь скот и жену, основывать свой крааль. Чака не имел возможности распоряжаться скотом своих подданных, его власть не имела характер эксплуатации простых общинников, но в его распоряжении оказался другой мощный инструмент воздействия на общество.
Ещё одним каналом воздействия было возможное участие Чаки в мужских/тайных союзах, весьма распространённых в Африке, состоящих из представителей различных племён и представляющих собой альтернативу традиционной власти глав краалей. Тут информации мало, но если эта версия имеет место быть, то основатель КваЗулу имел тайную, но действенную поддержку в самых неожиданных местах, если легендарный вождь не был исполнителем коллективной воли.
Этот пример позволяет представить, что форм управления обществом в истории было множество, и они не сводятся исключительно к привычной нам модели классового государства - КваЗулу существовало без налогов, денег, эксплуатации низов, выполняя при этом некоторые основные функции государства.
Деяния Чака Зулу могут показаться кому-то знакомыми в основных чертах: да, так и есть - они совпадают, например, с началом биографии Темуджина, сына Есугея, ещё до того, как он стал Чингисханом (да и Тимура, будущего Тамерлана). И таких примеров при желании можно собрать множество, что позволяет наглядно представить, как происходил самый простой этап объединения общин, из которых потом вырастали даже могущественные империи.
Временная консолидация общин ввиду внешней угрозы являлась простейшим, почти рефлекторным процессом. И, одновременно, самым непрочным, редко создающим новую традицию, которая могла бы преодолеть объективное взаимное отчуждение общин.
Другой вариант связности общин осуществлялся путём образования меж общинных связей разного рода.
Аборигенов Австралии, чьё развитие принято считать застывшим на уровне палеолита, объединяли «тропы сновидений». Так представлялись маршруты, по которым во время оно, в первые дни творения, передвигались тотемы или первопредки, и наделяли именами земли, реки, животных, тем самым придавая миру бытийность. По этим легендарным тропам потом в поисках песен, то есть откровений, на сотни километров путешествовали искатели истины или жаждущие дополнительной, духовной инициации. В конце пути они приобретали мифы, песни, танцы, магические приёмы, обряды, с которыми возвращались домой или несли на другой конец бывшего континента Сахул. Так складывалась своеобразная система торговли и обмена нематериальными предметами между племенами, приобщения чужаков к таинствам другим племен, общая для сотен разрозненных племен система ценностей.
В связи с этим можно отметить, что те же самые «дикари» имели оригинальную систему предоставления соседним племенам взаимообразной системы доступа к ресурсам на своих территориях. Например, ритуал открытия охоты на перелетных птиц мог совершить только представитель соседнего племени - следовательно, он получал возможность охоты бок о бок с хозяевами на территории чужого племени. Каждое племя имело множество таких совместных обрядов с соседями, что значительно расширяло кормовую базу за счет легального пользования чужими ресурсами. Как мне представляется, тропы сновидений с их взаимопроникновением идей де-юре оформляли вполне конкретные хозяйственные взаимодействия.
(Теперь можно представить, почему европейцы с такой непреклонной методичностью уничтожали столь чуждую им культуру всеобщности и взаимопомощи.)
На другом берегу Индийского океана набеги арабских и европейских работорговцев на негров-банту вызвало появление тайных мужских союзов африканских племён, которые занимались установлением справедливости (в своём понимании) в общинах, племенах, в примитивных государствах.
Такие тайные общества были тесно связаны с магией, после посвящений новоявленный адепт получал способность к оборотничеству, боевой волшбе, поддержке духов-покровителей. Союзы людей-леопардов, людей-крокодилов и прочих наводили ужас (и наводят до сих пор!) из-за своих кровавых ритуалов и человеческих жертвоприношений, а также сознательной политики устрашения всех окружающих.
О происхождении тайных союзов мало что известно. Они могли выделиться из традиционных общинных культов, из племенных корпораций жрецов, могли стать объединением колдунов-одиночек, могли зародиться среди простых общинников для борьбы с угнетателями - и, возможно, все перечисленные причины действовали одновременно.
Факт в том, что с ними не смогли справиться ни местные царьки, ни колониальные власти, ни современная полиция, и что это вполне значительная и действенная часть африканского социума.
(И совершенно неизвестная европейцам, в частности, в определении механизма воздействия неформальных объединений на официальное общество.)
По другую сторону Атлантики память о тайных магических союзах породили многочисленные культы вуду, которые таким образом объединяли аморфную массу чернокожих рабов для сопротивления плантаторам.
Если африканские тайные общества совершенно не изучены, то племенные полиции североамериканских индейцев прерий хорошо описаны очевидцами.
Если бы русский перевод термина был бы не калькой с английского, а исходил из смысла, то такие объединения следовало бы назвать добровольными народными дружинами, бытовавшими в СССР. Иногда такие объединения называют воинскими союзами, что опять же неточно - далеко не всегда они занимались вопросами набегов и обороны.
Группы индейцев по традиции добровольно объединялись для выполнения каких-то важных функций: исполнению обрядовых танцев, подготовке к облавным охотам, слежением за порядком на перекочёвках или на стоянках. Масштаб их был разный: от внутриплемённых до нескольких родственных или соседских племён. Такие сообщества имели свои опознавательные знаки, обряды, инициации и систему руководства, независимую от старейшин и военных вождей. Им добровольно подчинялись остальные члены племён: если встречалось сопротивление, то члены полиции могли выносить общественное порицание, взымать штраф имуществом провинившегося или назначать легкое физическое наказание. Общественное мнение было на стороне добровольных блюстителей порядка. Участие в таких объединениях не подразумевало никакого вознаграждения, и не было связано с переходом на более высокий уровень в традиционной племенной иерархии, скорее, влекло издержки и отвлекало от насущных занятий.
В целом, такую «полицию» можно рассматривать как пример адаптации общества к резко изменившимся условиям. Индейцы прерий уходили из привычных мест обитания под давлением янки, осваивали новые методы хозяйствования - набеги и охоту при помощи лошадей и огнестрельного оружия. При разложение родоплеменного строя: появлялись социальные структуры, которые выводили общество в кризисе на новую фазу…
Увы, за несколько поколений создать ничего нового не удалось, творческий потенциал индейцев был уничтожен вместе с самими аборигенами.
Для североамериканских индейцев над-родовые и над-племенные структуры были вполне обычны, таким образом формировалась обще континентальная культура, с едиными базовыми понятиями, которые понимали племена с разных концов континента. Был даже общий язык жестов, позволявший общаться различным племенам, несмотря на вавилонское столпотворение языков и диалектов Нового Света.
Аборигенам Северной Америки повезло если не в части выживания, то хотя бы в тщательности их изучения европейцами, поэтому сохранилось много интересного, даже в том случае, если не вводилось в широкий научный оборот. К примеру, в этнографических трактатах Льюиса Моргана об индейцах и созданном на его основе труде Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» внутри- и межплеменные добровольные общества практически не упоминаются. Причина не совсем понятна, можно только предположить, что бытование добровольных объединений «дикарей» и «варваров» с их активным влиянием на жизнь соплеменников не слишком вписывалось в европейскую концепцию происхождения государства. На общество должны были влиять антагонистические классы с аппаратом насилия, а не убеждение.
Можно не ограничиваться «дикарями», а вспомнить, что следы народных тайных обществ прослеживались даже в Европе Нового времени.
Таково, к примеру, тайные суды немецких земель - фемгерихты.
Происхождение их неизвестно, равно как и толкование названия. Они как-то связаны с более ранними фрайгерихтами, то есть вольными судами эпохи Карла Великого (по легенде), которые придерживались традиционного для германцев судопроизводства, в отличие от внедряемого империей на основе латинского. Установить правильное судопроизводство по римскому образцу в Священной Римской империи было невыполнимой задачей из-за множества лоскутных владений и самоуправства местной знати. Фрайгерихты были светскими и санкционированными официальной властью, фемгерихты - тайными и народными. Если человек попадал в орбиту их внимания, то его в качестве наказания могли ждать только изгнание или виселица. Исполнители - шёффены активно противодействовали произволу феодалов, преследовали еретиков (в те времена - сатанистов), разбирали земские споры. Реальное значение фемгерихты потеряли в пятнадцатом веке, но формально последний фемический суд был распущен по приказу французов только в 1811 году.
Таким образом, официальная история предоставляет достаточно примеров консолидации общин, описывает механизмы объединения и молчаливо допускает, что примерно так могли выглядеть многие формы человеческой организации вроде прото-государств, сложных вождеств, раннефеодальных государств, массы «княжеств», «царств» и «королевств». Которые вроде бы должны быть государствами, так как исполняли все функции государства, но о строе их не сохранилось никаких свидетельств. И которые вполне могли быть тартариями.
Но эти исторические примеры касаются общностей ограниченного масштаба (пары дней пути в поперечнике) и срока существования (нескольких поколений). Таковы были тартарии, напрямую не контактирующие с государствами во времени и пространстве - у них просто не было возможности развёртываться в что-то более значительное.
Гораздо более обширные и устойчивые формирования появлялись на стыке тартарии и империй, в нашем представлении - в результате религиозных взрывов, хотя на самом деле под религиозной оболочкой могли скрываться совсем другие явления, плохо определяемые историей.
Необходимо уточнение: собственно, «религии» тартарии не знали.
В буквальном смысле religio на латыни означает «связывание», то есть процесс управляемый, внедряемый сверху и предназначенный для «связывания» общества. Цель ясна: повышение управляемости населения, столь актуальная для державы. Религия подразумевает государственный характер, поддержку власти, насильственное распространение и борьбу с инакомыслием. Не случайно в Месопотамии первые государства были храмовыми хозяйствами, юридически - поместьями бога-покровителя данного города.
В тартариях вводить религию было незачем и некому.
Для описания гипотетических форм религии в первобытнообщинном обществе и в прото-государствах наукой изобретены неуклюжие термины вроде «ранних форм религии», то есть чего-то неполноценного, начального, неполного, по сравнению с неким эталоном настоящей религии.
Поэтому приходится снова прибегать к реконструкции самых общих черт особой социально-экономической формации, альтернативной классовому государству.
Для традиционной семьи и общины естественно общение с духами стихий и с предками, для чего не нужны специалисты, а достаточно старших членов общества. Жрецы появляются только в обще племенных культах, собственно, общие обряды и объединяют разрозненные общины в нечто большее. Еще один слой посвящённых в разные союзы/общества описан выше. В чём-то более сложном тартарии не нуждались.
Но по каким-то причинам, когда требовалось нетривиальное решение, для которых не были предназначены традиционные способы общения с мирозданием, на свет могли появляться пророки с их критикой устаревшего и призывом к иному будущему. А за ними начинались подвижки в обществе, которые затрагивали целые регионы и эпохи.
Если дело происходило в глубине веков и вдали от цивилизаций с их фиксацией событий в текстах, то история не имеет возможности узнать об этом. В лучшем случае опосредованно могут проявиться далёкие последствия в виде появления племен с новой идеологией, расширение ареалов археологических культур, масштабных миграций, докатывающихся до границ цивилизаций, технологических новшеств или всего этого вместе взятого.
Невозможно представить изменение общества без появления нового мировоззрения, новой идеологии, новых целей, которые неизбежно приобретав религиозное оформление (или кваэи-религиозное, как в современности, если припомнить марксизм или либерализм), Увы, истории, как науке, доступны только материальные следы, а не их духовное наполнение. История полна обрывков и намёков на нечто подобное, на широкое распространение новых идей и формирование новых общностей под их влиянием.
Примером такого может быть проповедь двух индейских пророков Вудленда (восточного побережья нынешних США, занятого лесами) - Деганавида и Гайаваты.
Они создали идеологию объединения индейцев, ставших потом конфедерацией Шести Ирокезских Племён. От них сохранились только легенды (если не считать знаменитую поэму Генри Лонгфелло, весьма далёкую от преданий аборигенов), зато влияние их прослеживалось столетиями, имело вполне конкретные политические последствия, и сказалось даже в деятельности ещё одного пророка: Текумсе, который в последний раз пытался сплотить всех индейцев против бледнолицых в 1810-х годах.
В случае обращения к Библии, то вторая, четвертая и пятая книга Пятикнижия подробно описывают формирование народа под воздействием новой проповеди и новых истин, если не брать во внимание фантастическую демографию Книги Чисел и сорокалетнее блуждание по пустыне.
Таков Исход под предводительством Моисея и завоевание Ханаана под руководством Иисуса Навина.
Тут присутствуют все составные части этого процесса: давление извне на разрозненную массу людей, явление пророка с решением проблемы и с проповедью обновления общества, решительные действия по предотвращению угрозы, жестокая политика по отсеиванию инакомыслящих и колеблющихся, долгий путь по формированию новой общности. В итоге пересборки новый народ приобретал преимущество по сравнению с окружением.
Если обращаться к происхождению так называемых «настоящих», то есть мировых и наиболее распространённых религий, то обнаруживается характерная особенность: все они возникли на периферии держав или же в маргинальной среде внутри государства. Иначе говоря - в тартариях или в зомиях (то в сообществах беглецов от гнёта государственности). Изначально в социальном смысле мировые религии, считающиеся важнейшим признаком цивилизации, проповедовали как раз отказ от цивилизованности и государственности, возврат в золотой век тартарий.
Толчок к появлению монотеистических авраамических религий (иудаизма, христианства, ислама) был положен зороастризмом. Последний не вполне отвечает принципам монотеизма, придерживаясь дуализма, то есть равноправия сил добра и зла, благого Ахура Мазды и злокозненного Ахримана. Тем не менее, Зороастр положил начало тому шаблону, по которому на протяжении последующих полутора тысяч лет будут формироваться другие религии откровения. К ним относятся: фигура пророка, воспитанного в определенной духовной традиции, но не удовлетворённым духовностью общества, откровение пророку свыше, его проповедь с упором на моральный выбор между добром и злом, основание новой религиозной традиции со своим корпусом священных книг и общиной новообращённых, ощущение грядущей всемирной битвы правоверных с иноверцами, причём последние не слишком отличались от бесов или злых духов.
Происхождение и место откровения Зороастра неизвестны, равно как и время этих событий, но они точно находились вне уже появившихся к тому времени государств Иранского нагорья. Скупые обстоятельства биографии пророка, сохранённые в его проповедях, обрисовывали знакомое ему весьма простое общество оседлых скотоводов. Только позже, после бегства из родных краёв и странствий по иранскому нагорью, Зороастр попал в «царство» Виштаспы, в котором он смог обратить в свою веру знать и население страны. С этого времени зороастризм получил поддержку народа (или сословия) «магов», а спустя столетия стал государственной религией Персии, вплоть до арабского завоевания.
Вполне возможно, что именно новообращённые фанатичные зороастрийцы с их представлением о всемирной войне добра и зла способствовали возвышению будущей Персии Ахеменидов.
Схожий сценарий реализовывался в других авраамических религиях.
Первичный иудаизм внедряли пророки, находившиеся в весьма сложных отношениях с официальной властью. Авраам бежал из Ура Халдейского, его потомки - патриархи избегали попадать в подданство местных царств, предпочитая кочевать по нейтральной территории; Моисей и Иисус Навин вывели своих единоплеменников из египетского рабства, а в период царств пророки, то есть проповедники иудаизма, обличали деспотию и идолопоклонничество своих царей. Идеалом пророков была простая богобоязненная жизнь небольших общин, единство народа представлялось им только в виде общего поклонения Яхве в переносной скинии.
Если верить Книгам Царств Ветхого Завета, то иудаизм как государственная религия не выдержал испытанием власти и богатства, исчез в Израиле и Иудее под давлением разврата и идолопоклонства. И этот сценарий потом стал типовым для авраамических религий: их утверждение в качестве государственных уничтожало сам дух религиозности, превращало веру в освобождение - в опору власти и оправдание угнетения.
Христианство возникло спустя многие столетия в этой же ветхозаветной традиции. Только Палестина была уже занята римскими владениями и покорёнными царствами, так что жить вне давления державы умудрялись только крохотные общины отшельников вроде ессеев в глубине пустыни. Учение Иисуса, новоявленного мессии, было обращено не к добропорядочным лояльным гражданам - фарисеям и саддукеям, а к деклассированным элементам, к тем, кто прозябал на периферии общества в прямом и переносном смысле.
Социальная проповедь первоначального христианства восстанавливала легендарную к тому времени жизнь в общине, совместный труд, равенство и братство всех членов, при условии, что они разделяют общие идеалы. У христиан первых веков не было возможности воплотить свой общественный идеал в реальности, так как не было никакой возможности уйти за пределы империй. К тому времени Рим, Парфия, Кушаны и Хань протянулись сплошной полосой от Атлантики до Тихого океана, заперев в своих границах десятки миллионов человек.
Новая христианская общность создавалась в закрытых от властей сектах, проповедовала уход от реалий государства, пока не приобрела такое влияние, что властям позднее стало выгодно использовать в своих целях моральный авторитет нового вероучения.
Ислам для теории тартарий представляет особый интерес, так как он представляет собой наглядный пример религиозно-социального движения в варварской периферии, направленного против давления империй, а также тем, что долгое время сохранял дух породившей его тартарии.
Кочевые арабы центра Аравии оказались в вакууме между государствами Юга Аравии, процветавшими на торговле благовониями, и могущественными империями на севере - Византией и Сасанидским Ираном. Нищие арабы устраивали набеги на богатых соседей, а в ответ уничтожались карательными экспедициями; они сохраняли независимость в таком виде только потому, что контроль над пустыней не стоил сил, потраченных на это. Но долго так продолжаться не могло.
В этой обстановке проповедь караванщика и торговца Мухаммеда была воспринята как возможность придания смысла тягостной жизни кочевников, обретения ими высокой миссии воинов Аллаха, объединения человечества вокруг простой и богобоязненной жизни - и разрушения ненавистных империй с их неправильной жизнью.
Первый век от хиджры наглядно продемонстрировал возможности религиозно-социального взрыва, которые обычно исчезают от историка за дальностью лет.
Крохотная секта встала во главе кочевых арабов, а дальше началась невероятная экспансия во всех смыслах. Дикари опрокинули две супердержавы того времени, причём, что совершенно невероятно - одновременно, вопреки элементарной стратегии, которая требует сосредоточения всех сил на одном направлении. Вдобавок, как раз в это время арабы погрязли в междоусобицах, что для нормальной политики всегда означает отказ от экспансии - отнюдь, кавалерию Аллаха это не сдерживало, она рвалась всё дальше и дальше. Кочевники из пустыни за считанные годы построили полноценный флот на Средиземном море и принялись теснить греков, с их многотысячелетней историей мореплавания. Немного позже язык Корана стал языком высокой литературы и учёности, вышел за рамки одного народа и приобрёл мировое значение: нелишне напомнить, что арабские учёные сохранили значительную часть античного наследия и вернули его европейцам.
И всё это происходило в условиях, когда никакого государства у мусульман не было: по сути, в первых поколениях мусульман воевала и строила та же самая община правоверных, только выросшая в размерах на несколько порядков, с такими же примитивными органами управления, а часто вообще без них. Наука не может дать объяснения этому феномену.
Исследователи, которые не причисляют себя к респектабельным историкам, немного смелее в предположениях. Они употребляют в качестве объяснения термины «асабийя», введённый Ибн Халлдуном (например, у Михаила Хазина), или «когерентность» (у Сергея Переслегина).
Арабский и латинский термины означают примерно одно и тоже: солидарность, связанность, групповое сознание общества, которые действуют независимо от - или вне - социальных структур.
Ибн Халдун в своём историческом трактате «Мукаддим» четырнадцатого века считал асабийю главной движущей силой истории, благодаря которой «пустыня» овладевает куда более могущественными «городами». А когда асабийя бывших захватчиков угасает в условиях комфорта, то новая воинственная и консолидированная «пустыня» в очередной раз завоевывает городскую цивилизацию.
Таким образом, асадийя/когерентность может описывать неформальную и неопределимую научными методами связь между членами общины, которая оказывается сильнее методов принуждения сверху и мобилизует общество на решение каких-то задач не менее эффективно, чем бюрократический аппарат. Разумеется, это воздействие кратковременно и на долгой дистанции проигрывает упорядоченному функционированию державы. Тем не менее этот феномен существует. История мировых религий чётко фиксируют его следы.
По этому примеру можно судить, насколько эффективна может быть условная тартария в столкновении с полноценной империей, а исходя этого - история регулярных крушений империй приобретает совсем иной смысл. В ряде случаев определённо стоит искать тартарийский след.
(Возможно, в иной системе координат это иначе именуется пассионарным толчком по Льву Гумилёву.)
В этом месте исследования тартарий, как уклада, всплывает тема Тартарии, как государства (?), в легенде о пресвитере Иоанне (попе Иване русских переводов, престоре Джоне - английских).
В «Книге чудес света» Марко Поло «Тартария/Татария» и «поп Иван» стояли рядом.
В глубине Азии, о которой рассказчик имел самое смутное представление, существовало некое царство во главе с попом Иваном, в подчинение у которого были «тартары/татары» Далее венецианец описывал драматичную историю неудачного сватовства будущего Чингисхана к дочери могущественного владыки, оскорбительном отказе и последующей войне, в которой поп Иван был побежден и убит. Параллельно с этим излагалась другая версия событий, в которой молодой Чингисхан составил заговор из тартар/татар против своего сюзерена. Причём, в таком описании событий выявлялось весьма патриархальное примитивное общество, в котором не было признаков городов, иерархической власти, а угнетение тартаров/татар никак не конкретизировалось - они просто признавали верховную власть над ними попа Ивана.
С точки зрения средневекового европейца вышеизложенное выглядело крайне странно, даже на фоне остальных баек Миллионщика (такое прозвище заслужил венецианец за свои правдивые рассказы). Не было земли без феодала и его сюзерена, а духовное лицо не могло быть властью
На сюжет Марко Поло, собиравшем свои сведения между 1276 и 1291 годами, в сознании европейских читателей наложилась другая традиция - Послания пресвитера Иоанна византийскому императору Мануилу I Комнину, впервые отмеченного в хронике в 1145 году, а с 1165 года получившего широкое распространение в качестве своего рода международного бестселлера. Письмо торжественно и велеречиво адресовалось к европейским государям от имени владыки могущественной и сказочно богатой «Индии», причём в очень странном звании пресвитера. (Пресвитер - древний чин священства ранних веков христианства, к Средним векам выходящий из употребления, проще говоря, это священник, с некоторыми ограничения в отправлении обязанностей, в любом случае - ниже епископа).
Третья версия сюжета связана с известием о царе Давиде, движущемся на помощь крестоносцам, и которого уже автоматически связали с полюбившейся легендой (или с тем, что за ней стояло для европейцев того времени).
Создаётся впечатление, что дошедшие до Европы и до Марко Поло обрывочные слухи описывали тартарию, находившуюся в состоянии религиозно-социального взрыва, благодаря чему во главе обширных земель и многочисленного населения Центральной Азии оказался некий духовный лидер (который выглядел христианином и естественным союзником христианского мира). Типичная для только что сплочённого общества междоусобица свергла прежнего идеолога - пророка, а власть перешла к тартарину/татарину Чингисхану. Потом легенда начинала коррелироваться с официальной историей монголов (хотя бы в изложении «Сокровенного сказания», хотя история появления последнего документа выглядит странной) - началось построение так называемой «монгольской империи».
Чингисхан был тартарийцем по духу, не представлявшим себе строение государства, и потому не помышлявшим о построении великой империи. Целью его жизни, его миссией спасение собственного народа (причем народа ещё не было, его предстояло создать ради выживания) от враждебных племен и тангутов-империалистов. Молодой Темуджин поднялся на волне нового мировоззрения, которое не приобрело чётко выраженную религиозную окраску из-за особенностей менталитета будущих монголов (проще говоря - из -за их равнодушия к таким вопросам). Он строил кочевую утопию для сильных и мужественных братьев, живущих в чести и правде между Синим Небом и Бурой Землёй по заветам Тенгри - и по воле Небес вождь монголов отправился со своим новым народом в последний поход к последнему морю, чтобы стереть с лица земли извращённую цивилизацию с её городами, слабым и жадным населением, очистить Землю от скверны.
Их законом и религией была Ясса.
Дальнейшее развитие событий можно описать одним афоризмом, приписываемом Елюй Чуцаю: «Можно завоевать империю на коне, но нельзя управлять империей с коня».
Советник Чингисхана и его преемников вёл свой род от киданей, то есть родичей монголов, в своё время создавших обширную империю, но потом павшую под натиском чжурчжэней. Он получил классическое китайское образование и имел опыт администрирования в китайском стиле, к которому неизбежно прибегали все завоеватели китайских земель. В качестве человека, знакомого со степной и китайской традицией, он был вызван в ставку Чингисхана: там решался вопрос, что делать с «цивилизованными» людьми, которых монголы считали низшей расой и не видели смысла в их существовании.
Елюй Чуцай упорядочил управление завоёванными землями, обложил налогами завоёванных, что упрочило монгольскую державу - но погубило монгольскую тартарию. С этого момента энтузиасты спасения человечества от цивилизации превратились в очередных завоевателей, занявших место эксплуататоров в захваченных землях.
Чингисхан знал, как управлять тартарией с коня. Так же как его предшественники: тюрки, гунны и хунну, скифы, герои сейминско-турбинской культуры.
Он был харизматичным вождём, за которым шла Азия, он был законодателем, давшем Яссу, по которой предстояло жить миру.
Он был последним вождём Азии, кто пытался сломить государства и империи ради свободы и равенства.
Его потомки превратились в обычных императоров, царей, аристократию в завоёванных землях.
Я не могу уверенно сказать, как соотносятся между собой Монгольская империя (с ее дочерними государствами) официальной истории, и Великая Тартария легенд.
Это одно и то же?
Это два разных образования, две стороны одного континуума, один из которых превратился в государство, а другая часть осталась свободной от насилия и эксплуатации?
Это разные фазы эволюции обществ Северной Евразии, в течении которых преобладали то одна, то другая тенденция?
В версиях Марко Поло и «Послания пресвитера Иоанна», если отбросить «Индию», чудеса и богатства, а вычленять только описание политической системы, то бросается в глаза странность - всемогущий владыка сказочного Востока официальной властью не являлся. Этот скромный служитель церкви оказывался равным по могуществу самым значимым властителям своего времени, потому что ему служили сто царей и королей (число менялось в зависимости от фантазии переписчика).
Пресвитер Иоанн не являлся официальной властью - он стоял НАД политической властью, выше светских владык. Случайно в официальной истории сохранилось, хотя бы в виде легенды, точное описание природы власти этой тартарии - в данном случае можно написать Великой Тартарии: как социальной структуры, которая существовала параллельно видимой власти вождей и царей, связывала разнородное население державы, и имела влияние одновременно на низы и верхи общества.
В этом смысле, Великая Тартария европейских картографов была высшей стадией эволюции без-классовых и анти-иерархических обществ, последней по времени существования такой формы альтернативной государственности, на последней территории, свободной от удушающего владычества империй.
Теперь можно конспективно обозначить характерные черты гипотетической тартарии.
Об общине, как естественном экономическом и социальном базисе было сказано выше.
Общины могли иметь самый различный вид, колебаться в размерах от нескольких семей до античного полиса или средневекового вольного городка, но их самостоятельность и самоуправляемость оставались неизменными. Тартария как уклад, по сути, заключалась только в мобилизации общин для решения какой-либо задачи, а также в выстраивании устойчивых прочных связей между независимыми базовыми единицами.
Религиозные верования тоже описывались выше, но по их поводу трудно сказать что-то определённое, хотя бы в общепринятой прямолинейной системе координат «примитивные культы - высшие монотеистические религии».
В тартариях могли сосуществовать как архаичные верования в стихии и в предков, прослеживающиеся от неолита, так и проповеди пророков о едином боге. Всё же представляется, что тартарийцев больше интересовали не схоластика и катехизис, а сакральное оправдание своего образа жизни в противостоянии с цивилизацией.
В дальнейшем можно привлечь наблюдения о зомии, сделанные Джеймсом Скоттом в книге "Искусство быть неподвластными: анархистская история нагорной Юго-Восточной Азии" (2008 г)
В монографии содержатся описания не-государственных обществ, причем, поставивших себе целью именно избегание всех форм цивилизации.
Речь идёт о стране горцев, живущих в горах и на плоскогорьях Юго-Восточной и Восточной Азии, в непроходимых джунглях, вне контроля государств, и которые представляют собой множество волн беглецов от цивилизации.
Зомии, конечно, не тартарии (как особый уклад), поскольку возникли не естественным путём, а как форма бегства от подчинения и угнетения, в них отсутствуют устойчивые традиции свободной жизни и возможности создания структур более высокого порядка.
Обычаи вольных людей, бежавших от цивилизации, имели общие черты независимо от языков, рас, культур, уровнях развития. Эти сведения в общих чертах совпадают с отрывочными сведениями о варварах исторических источников.
В зомиях не стремились создавать развитый аппарат управления, не формировали постоянное руководство - в первую очередь, из-за принципиального опасения подчинения рядовых членов, а также возможного подкупа вождей с их последующим предательством. Лучше отсутствие управления, со всеми вполне очевидными отрицательными последствиями, чем опасность, в перспективе, от выделения элиты общества.
В тартариях должен был существовать социальный механизм, препятствующий сложению элиты, кроме особых случаев, когда возникала потребность в военных вождях и религиозных пророках.
Для условного тартарийца было естественным подчинение мнению большинства, совету старейшин, приказу вождя в бою или призыву пророка. С другой стороны, такое умонастроение отторгало неординарные личности, которые в силу черт характера или способностей не находили место в общинах. Эти люди шли в отшельники, становились разбойниками, уходили в дальние края, тем самым придавая динамику застывшему миру общин.
В традиционных обществах не могло быть налогов и принудительных работ и в то же время следы масштабных работ, выполненных в древности заполняют собой весь мир.
В таких случаях мог действовать целый комплекс побудительных причин: мотив сакрального со-творчества с высшими силами, ритуальная связь с предками и потомкам в ходе выполнения работы длительностью на многие поколения, соревнование ради установления статуса лучшего работника, наконец, просто наличие мировозрения, в рамках которого труд ради других и ради детей само собой разумеется.
(Как ни удивительно, при социализме это удалось реанимировать.)
В зомиях принципиально не пользовались письменностью, хотя предки беглецов были знакомыми с разными системами письма. Дело даже не в том, что для намеренно упрощённой жизни было достаточно примитивных резов на палках и ритуальных пиктограмм, а в том, что в памяти зомийцев осталась чёткая логическая связка «письменность есть контроль», что записи и архивы - форма закабаления.
Для тартарий отсутствие широкого распространения письменности должно быть нормой. Могли существовать священные знаки и письмена, ведомые только посвящённым, на торгах использовать бирки с зарубками (вроде мудунов) - не более того. Не могло быть архивов с фиксацией законов, договоров, реестров и распределения пайков для рабочего контингента.
Мир тартарий - мир устного слова, клятв, действенных проклятий, защиты индивидуальной и родовой чести.
При этом легко представить сугубое внимание к малейшим нюансам исполнения религиозных ритуалов, примером которых может служить отношение к ведическим гимнам. И, также обращаясь к сведениям о дренеиндийской культуре, появлении огромных по масштабу эпосов, расчитанных на многодневное исполнение, в которых содержались сведения о космогонии, взаимоотношениях стихий и богов, исторические хроники, моральные притчи, наконец, любовные истории и даже анкдоты.
В тартариях рядовым явлением были люди, удерживающие в памяти целые библиотеки в привычном нам измерении, и всеобщая вовлечённость в передаче устной информации. Иначе говоря, своего рода всеобщая грамотность устного слова, а не ограниченный допуск к искусству письма в государствах.
В тартариях отсутствовало кодифицированное письменное право, то есть привычный нам закон. То, что существовало, можно вполне адекватно описать словом "понятия", приснопамятным по 1990-м. Иначе говоря - система устных, неписанных договорённостей, обычаев, которые внедряются со стороны сильных группировок и поддерживают динамичный статус кво. При этом, параллельно с таким обмирщённым толкованием правил существовал незыблемый свод божественных законов, данных первопредкам и по которым надлежит жить их потомкам, чтобы исполнить своё предназначение.
Исходя из предложенного мною описания гипотетической тартарии, можно понять, почему она не была включена в число «нормальных» государств, почему не воспринималась как полноценная страна, несмотря на размеры и значение.
Нельзя описать то, что не входит в круг привычных понятий, для чего нет соответствующих терминов и что выходит за круг привычных представлений для писателя и его читателя.
Если очевидцу со стороны непонятна природа власти, за счёт чего функционирует общество, то он может скрупулезно и добросовестно исследовать природу страны, познавать нравы её обитателей, изучать города и богов, при этом даже не осознавая, что посещенная им область, входит в состав более крупного объединения, и что существует непонятный ему механизм функционирования общества.
Очевидец пытался найти аристократию и не находил её, или принимал за правящий класс другие категории населения, как-то выделяющиеся из общей массы.
Очевидцу нужна была драматичная история страны в духе Геродота или Плутарха, из которой с помощью литературных анекдотов можно извлечь мораль - и вместо этого он сталкивался с плавным течением жизни, который обеспечивал комфорт большинству населения и не давал в полной мере проявляться классовым интересам.
В итоге, может получиться прекрасное описание территории во всех аспектах, но не описание государства. Потому что Тартария - государство принципиально иное, и не воспринимается как полноценное государство с точки зрения цивилизованного человека.
Этим можно объяснить присутствие на европейских картах название «Тартария» в течение нескольких столетий, занимавшего огромные территории на окраине мира, с отсутствием сведений об империи такого масштаба. Сторонние наблюдатели видели отдельные фрагменты, не имея при этом возможности свести их в единое целое. В их руках, фигурально выражаясь, были рассыпанные кусочки смальты, из которых они складывали мозаичные картинки исходя из своего опыта: они видели разрозненные племена и мелкие царства, взаимодействие фронтира с цивилизацией.
Человек с другим опытом, гипотетический тартариец, был бы склонен видеть в той же информации совсем другое: те принципы, что объединяли разнородные страны в единое целое, совсем другое мозаичное изображение.
Для подтверждения невозможности адекватного описания непривычных обществ, можно привести неудачные попытки современной социологии понять феномены мафии или землячеств.
Они фактически играют роль квазигосударств внутри полноценных государств, при этом не обладая пи одним из общепризнанных атрибутов настоящей государственности. То, что эти попытки неудачны, вытекает из факта, что официальная власть не в состоянии нащупать слабые стороны власти неофициальной, чтобы раздавить конкурента, (разумеется, принимая на веру, что государство на самом деле борется с организованной преступностью или землячествами мигрантов, - что далеко не факт).
Учёные подходят к исследованию подобных квазигосударственных структур, используя непригодный понятийный аппарат. Методы исследования опробованы на изучении обществ с публичной представительной властью, законодательно определёнными отношениями между слоями населения, с формальным разделением ветвей власти, наглядным бюджетом и тому подобными столь знакомыми нам приметами.
А мафия и землячества не имеют видимой публичной власти, официальных «силовиков», баланса прав и обязанностей своих условных подданных, но при этом отлично справляются с выстраиванием параллельной теневой экономики; способны управлять тысячами и десятками тысяч людей; в состоянии удачно противостоять давлению полиции и армии; оберегать свои территории и население от конкурентов. Причем, что самое обидное для центральной власти, без затрат на дорогостоящий бюрократический аппарат и официозную пропаганду.
И это ещё один аргумент в пользу гипотетической Тартарии: такие негосударственные общества вполне жизнеспособны, хотя бы и в специфических условиях внутри «цивилизации», в роли социальных паразитов.
Возможно, история приоткрыла ещё один пример весьма странного образования, хотя бы частично попадающего под характеристики тартарии.
Это Минойский Крит (2700-1400 г.до н.э европейской хронологии).
Формально он не попадает под определение гипотетической тартарии, так как имел письменность, правящий класс в «дворцах» и обслуживающее его население. И всё же это не классическое рабовладельческое государство Средиземноморья как древний Египет, зарождающаяся Финикия и микрогосударства Леванта, которые находились в нескольких днях пути по морю.
Дворцы были - но без крепостных стен, то есть обитатели комфортных покоев с шикарными фресками, с удобствами в виде водопровода и канализации, не боялись тех, кто жил поодаль в более простых жилищах и наполнял погреба вином и маслом. Вдобавок, то что считается захоронениями, не обнаруживают богатого инвентаря в одних и скудости в других - социальная дифференциация в археологическом измерении отсутствовала.
Письменность открыта, причём минимум трёх разных видов - но фактически (та, что расшифрована) ограничивалась перечнем продуктов в дворцах, и не претендовала на выполнение бюрократических функций: фиксации норм законодательства, сбора налогов, переписи населения, указов по инстанции и т.д.
Был мощный флот, господствующий в Средиземном море - но без деления на военные и торговые суда, то есть явно непредназначенный для экспансии, овладению колониями или уничтожения конкурентов. И самое удивительное заключается в отсутствии признаков обширной торговли (и это для перекрёстка важнейших морских трасс!), то есть критян не интересовали прибыль и гонка за статусными иноземными вещами, чем всегда баловалась элита. К тому же, содержание флота - всегда вещь крайне дорогостоящая, посильная лишь процветающей империи, или же находящемся на самофинансировании за счёт торговли или пиратства, и тогда факт его существование на Крите вызывает недоумение.
Такая, с нашей точки зрения государственная химера просуществовала в неизменном виде 1300 лет, а её угасание связано с природными катаклизмами (извержение вулкана Санторин) и с нашествиями варваров из народов моря.
В свете моей гипотезы Минойский Крит представляет собой переходную фазу от до-государственного государства к государству классическому, а изолированный остров смог балансировать на этой зыбкой гране больше тысячелетия.
Наверняка подобных сложных тартарий, переходных форм к державам, было множество, и не только в глубокой древности, но и в недалёком прошлом.
Мизантроп Джонатан Свифт реконструировал утопию-тартарию, правда, отдав предпочтение разумным лошадям, а людям отведя роль животных.
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.
|
 |
