По мере изложения гипотезы об особом социально-экономическом укладе, именуемом тартарией, может сложиться превратное представление о нём, как о давно исчезнувшем прошлом, которое не может оказать никакого влияния на настоящее.
Отнюдь.
В первой части реконструкции тартарий высказано предположение, что наука в силу идеологических соображений скрывает факт существования общественного устройства без насилия и угнетения. Тартария как социально-экономический уклад - Константин Ткаченко - Тарт-ария.инфо (tart-aria.info)
Во второй части обозначена развилка истории пять тысяч лет назад, когда проявилось расхождение между вольными тартариями и классовыми иерархическими государствами. Тартарии против зарождающихся государств - Константин Ткаченко - Тарт-ария.инфо (tart-aria.info)
В третьей части приведены свидетельства существования многочисленных и разнообразных тартарий на протяжениии бОльшей части истории, но которые в силу специфического воспитания не воспринимаются населением. Свидетельства о тартариях - Константин Ткаченко - Тарт-ария.инфо (tart-aria.info)
В данной части опуса будет приведен пример сложных взаимоотношений государства с тартарией, поглощённой этим государством.
В очередной раз приходится опровергать клише прогресса, согласно которому новое полностью замещает старое, ибо в этом сакральный смысл движения от плохого к хорошему, от отсталости к - в светлое будущее. Этого не происходит - к счастью или к несчастью.
Старое никуда никогда не исчезает, оно отступает на периферию, вытесняется на дно менталитета или способа хозяйствования, но всегда присутствует/сопутствует, является составной частью (хотя и маргинальной) нового миропорядка. Можно даже предположить, что при стечении обстоятельств старое способно пробудиться, пройти сложный процесс трансформации, после чего войти если не полностью, то хотя бы элементами, в очередную трансформацию общества.
В качестве примера взаимоотношения державы и тартарии в этой части опуса выбрана Россия, потому, что это куда злободневнее экскурсов в историю других стран, и еще потому, что странности истории страны могут быть объяснены только скрытым влиянием совсем иного общественного устройства, чем то, в чём нас убеждает официальная история.
В менталитете русского народа (шире - коренных народов Евразии) заложены такие базисные представления об общественном устройстве, которые не могли сформироваться (или сохраниться) в общеизвестных исторических обстоятельствах. Но, раз представления народа о "правильном" общественном строе рисуют нам бесклассовое равноправное общество, и это несмотря на века угнетения, то значит, что условная вольная тартария находилась совсем близко от наших предков в историческом или в географическом смысле.
Традиции тартарии подпитывали менталитет народа за счет памяти о совсем близком прошлом, когда в состав русского государства включались недавние жители покорённых тартарий, несмотря ни на что простые люди хранили память о воле, достоинстве и достатке.
Взгляд с Запада обозначал русский народ как безропотную жертву деспотического, или даже террористического государства, безжалостного к своим согражданам: последние готовы на всё, даже на подвиги, в этой системе подавления и угнетения.
Взгляд российских властей находил в любезных подданных опекаемых неразумных детей, находящихся под бдительным присмотром властей и прочих лучших людей: ради блага народа его надо периодически высекать, но исключительно по-отчески, из лучших побуждений.
Реальность периодически разрывала в клочья эти фантазии: то русские бросали вызов всемирной "Железной пяте", то массовым героизмом отстаивали свой образ жизни, то сносили свою власть.
Значит, в представлениях о сути русской государственности, что западных, что сверху, были заложены неправильные установки, что-то выпускалось из поля зрения, сознательно или нет.
Карл Густав Юнг ввёл в психологию понятие "тени личности". Человек склонен отвергать и прятать от самого себя те проявления своего Я, которые порицаются социумом, кажутся аморальными и опасными для общества. В этом разгадка феномена подавленных эмоций, вытесненных в область бессознательного, которые всё равно влияют на психику. В последнее время популярная психология немного изменила подход к тени, перестала считать тень безусловно негативным явлением: в новой интерпретации тень - скрытый резерв силы личности, потенциал её развития.
В определённом смысле, условная Тартария - "тень" России, её отвергаемая и скрываемая часть истории, построенная на западных шаблонах и на представлениях властей. И в то же время - память, активно влияющая на жизнь страны.
Более того, условная Тартария, её традиции есть источник силы России, резерв её роста, что неоднократно происходило в смутные времена.
В Русском царстве, Российской империи последних веков, а также в СССР двадцатого века сосуществовали два различных государственных устройства.
В Российской империи: исконное крестьянское/мужицкое царство и бюрократическая империя западного образца.
В СССР: система социалистических предприятий и партократическая надстройка.
Возможно, это можно назвать симбиозом.
Возможно - паразитированием.
Предпочитаю нейтральное - сосуществование.
Тартария из России никуда не исчезала, хотя её официально стёрли из истории. Она проявлялась в неявной форме в более поздних государственных устройствах.
Мужицкое царство русских восходило к образу хозяйствования и мыслей древнего славянского населения, которое некогда если не прямо контролировалось вольной тартарией, то, во всяком случае, было близко к ней общностью происхождения, историческим опытом, природно-климатическими условиями. И если исторические пути России на западе и тартарий на востоке разошлись тысячу лет назад, то это не означало, что русский народ не хранил память о прошлом и не пытался изменить настоящее. А то, что правящие классы и созданная ими история по-иному освещали прошлое и конструировали настоящее с будущим, так на это были вполне объективные условия - тартарийские традиции были враждебны им.
Официальная история выводила русскую государственность от неких славян, живших в тени более известных (по письменным источникам) народов. Локализация пра-родины исторических славян колебалась в широком диапазоне территорий Восточной Европы, но при любой гипотезе эта область была зажата между владениями более могущественных соседей. А экспансия славян, которая минимум на полтысячелетия распространилась на всю Восточную Европу и сделала их фактором мировой политики, объяснялась культурным импульсом от предшественников другого происхождения, также вакуумом власти, возникшим после ухода на юг и запад других племён из Восточной Европы в ходе Великого переселения народов.
При такой постановке вопроса русские Киевской Руси, а позднее Московии, оказывались без традиций, их образ жизни и мысли формировался под влиянием более цивилизованных соседей. Апофеозом научного подхода стала абсурдная норманнская тория зарождения власти на Руси, при том, что у самих норманнов-скандинавов государственность образовалась позднее чем у славян.
Официальная наука, основанная на догмате "ex occidente lux" - свет с запада, то есть государственность с запада, даже не ставит вопрос о том, что масштабные вторжения славян, сложность их жизни и внутреннее устроение подразумевают долгий опыт устройства общества. Хотя и не по западным лекалам.
По этой причине представления русских о «правильном» (с точки зрения самого народа) государстве не изучались; если же о них заходил разговор, то их относили к области фольклора. Что ж, фольклор так фольклор, тем более, что как раз фольклор является той областью мировоззрения, на которую меньше всего повлияли наука и власть, и которая сохранила наиболее древние представления.
Из фольклора можно извлечь описание идеального общественного строя, в котором действуют персонажи.
Это самодостаточная община - мiр, состоящая из больших патриархальных семей. Также проступает туманная фигура царя (князя), который вроде бы главный, но если главный герой не вступал бы с ним в контакт по каким-то своим надобностям, то его влияние на жизнь остальных было минимальным. В сказках практически не встречается упоминание централизованного иерархичного государства, если упоминается знать - бояре, воеводы, дьяки и попы, то это всегда отрицательные персонажи…
В фольклоре присутствовал единый мир, в котором говорили на одном языке и свободно вступали в контакт, причем не только люди; но и звери, и духи; государств - царств или княжеств могло быть множество. Где-то на периферии жизни существовали города, базары, купцы, иноземные враги и чудеса. Фольклорные сюжеты развивались так, что главному герою приходилось выходить из отведённой ему роли мирного пахаря-ратая, исполнять несвойственную изначально роль воина-богатыря, странника-шамана или колдуна.
Таким образом, народные представления в общих чертах соответствовали ранее представленной реконструкции тартарии: мозаичному строю самодостаточных независимых общин, объединённых в рыхлую конфедерацию сакральной фигурой вождя-царя, с дополнительным силовым каркасом из обществ-орденов.
Сразу же необходимо примечание.
Такой взгляд на мир и на место человека в нём не является чисто русским=славянским, точно так же представляли своё положение многие другие народа Евразии. В этом причина их глубинного взаимопонимания, которое неизбежно возникало поверх распрей и навязываемых идеологий.
И второе примечание.
Собственно, фольклор описывает типичную тартарию, а не рабовладельческую или феодальную общественно-экономическую формацию, как можно было бы предположить исходя из времени бытования сказок на момент их записи этнографами в девятнадцатом веке спустя столетия после образования феодального государства.
Базисом мужицкого царства являлось натуральное хозяйство, которое вела земледельческая община.
Такая община была изолирована от соседей, самодостаточна, пассивна в политическом смысле и инертна в хозяйственном.
Условия северной Евразии, ее малонаселенность на огромных скудных пространствах, делали такой образ хозяйствования единственно возможным, причем не только для "русского", то есть славянского населения, но и для всех прочих народов. Избыток населения при примитивном ведении хозяйства всегда значителен, но лишние люди не искали себя в городской жизни и в торговле, которые пребывали в зачаточном состоянии, а просто уходили подальше в «пустыни», то есть свободные участки, очищали место под новые поля и жилища, с тем, чтобы на новом месте воспроизвести знакомый им образ жизни.
Способ экспансии такого общества - относительно мирное хозяйственное расширение общин в достаточно близком им ландшафте. Разумеется, на практике "лишние" люди не всегда мирно хозяйствовали, а становились казаками и с окраин своей ойкумены вторгались на соседние территории.
В расширении России можно четко уловить два потока: один был направлен на запад, в Европу и проводился исключительно государством, и другой, который всегда начинался инициативой вольного казачества - на юг и на восток, и только потом подкреплялся государственными ресурсами. Вольное казачество расчищало путь своим сородичам - общинникам, которые вклинивались в земли других народов. А дальше события развивались по нескольким вариантам: происходило смешение народов, вытеснение одних другими или уход аборигенов в особые экологические ниши, которые пришельцы не могли эксплуатировать.
Принудить общину к объединению с себе подобными могли два фактора: сила и идея.
Сила нужна для того, чтобы обеспечить внутренний мир между общинами и защиту от внешних посягательств. Общины легко мирились с потерей политической самостоятельности, так как приобретали возможность мирно трудиться, не отвлекать скудные ресурсы на решение оборонительных задач, а их взаимоотношение с властью ограничивалось выплатой дани (в форме полюдья), участием в общегосударственных повинностях вроде ямской службы или строительства, а также поставкой, в случае острой необходимости, ратников на ведение общегосударственных военных компаний. Сразу отмечу, что во многих странах общины вообще исключались из военных действий, и только в России черная рать из крестьян была боеспособной и регулярно участвовала в войнах.
Община продолжала иметь полное внутреннее самоуправление, внешняя власть не могла вмешиваться в хозяйственную внутреннюю деятельность и образ жизни.
Второй фактор объединения - идея, общая идеология, которая оправдывает привычный образ жизни, позволяет отделять своих от чужих, и мобилизовать ресурсы на решение задач, которые выходят за рамки ячейки общества - общины. Для поздней России это было православие, единая вера, собственная форма христианства. Крестьянское - христианское.
На пересечении силы и идеологии возникала идея сакрального вождя, позднее царя, помазанника Божьего.
Для управления общиной достаточно тривиальной формы - старейшин и глав родов, черпающих мудрость в опыте предков и ублажающих местных духов путём простейшего обмена: от людей - жертвы и почитание, от духов - обеспечение урожая и общего благополучия.
Вождь, князь, царь требовался для решения проблем другого уровня, находящихся выше.
В патриархальном обществе царь представлялся олицетворением народа, верхним звеном в иерархии отцов-детей, защитником своих людей и веры. Он был олицетворением власти. Взаимоотношения между царем и народом не нуждались в двух вещах: в юридическом оформлении и в работе промежуточных инстанций власти. Царь представлялся отцом народа, его подданные - детьми. Отношения высшей власти с общинами строились на неписанных традициях: царь поступает "правильно" и обеспечивает себе лояльность общин, или же поступает "неправильно" - в таком случае бунт дело вполне законное.
Православие в византийской традиции, которое потом обосновалось на Руси, подразумевало сакральную фигуру царя, посредника между миром людей и Небом. В этом персонаже объединились многие мотивы, которые отчетливо осознавались современниками: ветхозаветных Мелхиседека и Соломона, римских императоров, византийских базилевсов, военных вождей и жрецов славянских племен. В патриархальном обществе царь представлялся олицетворением народа, верхним звеном в иерархии отцов-детей, защитником своих людей и веры. Он был олицетворением власти. Для русского царя было обязательно одобрение его избрания на Соборе русского народа и согласование его действий со стороны аналогичных Соборов, собираемых в ответственные моменты.
Московия и Русское царство до середины семнадцатого века (до первых Романовых) умудрялись обходиться минимальной бюрократией, которая, на нынешний взгляд, была исключительно плохо организована. Тут скорее надо говорить о том, что в мужицком царстве не было особой необходимости в мощном чиновничестве с четко определенными функциями и распределением обязанностей. И дело не в том, что, скажем, Россия эпохи Ивана Грозного не имела необходимости в управлении, - наоборот, весь шестнадцатый век стране приходилось решать невероятные по масштабу и сложности задачи расширения и обороны страны. Общины имели возможность для самоорганизации, они брали на себя многие государственные функции вроде собирания налогов и низового самоуправления, а задачи, которые перед ними ставила центральная власть, были просты и не вызывали сомнения в целесообразности. Поэтому государство могло обходиться минимумом чиновников, которые только доводили распоряжения сверху и занимались общим руководством.
Есть русская традиция, над которой принято насмехаться до сих пор: неискоренимая вера в доброго царя и злых бояр-изменщиков.
Что ж, это вполне справедливо, потому что примерно так мужицкое царство представляло себе функционирование власти: внизу общины, над ними царь, а между ними едва терпимая снизу прослойка дворян и писарей. В этой прослойке, в зарождающейся российской бюрократии, народ видел зло во взаимоотношениях низов и верхов. Царь по определению, мог быть только праведен и справедлив, поскольку власть его от Бога, а все беды в стране проистекали от искажения его распоряжений.
Мужицкое царство можно охарактеризовать следующим образом: оно непобедимо в обороне, в защите от агрессии, но не испытывает никакого стремления к политической экспансии. Единственный способ экспансии такого общества - хозяйственное расширение общин в достаточно близком им ландшафте.
В мужицком русском царстве нет ничего оригинального - так жила средневековая Европа и многие другие общества. Уникальность России оказалась в том, что держава, позиционирующая себя как европейская, сохранила этот порядок до Нового времени и в какой-то мере возродила его в эпоху НТР.
Для полноты картины следует добавить к наличию общины, как базиса (пассивного потенциала) тартарии, еще активное начало - сверх-идею, которая смогла объединить аморфную массу и выкристаллизовать из нее структуру более высокого порядка. Как раз тот случай, когда официальная история подтверждает порядок образования протогосударств-тартарий, правда, в рамках уже сложившихся классовых государств.
Роль над-общинной (над-сословной, над-классовой, над-национальной) социальной сверх-идеи сыграло русское православие эпохи Святой Руси времен становления Великого княжества Московского (условно 1300-1450-е годы, от Сергия Радонежского до нестяжателей). Точнее, организационно даже не русская православная церковь как структура, а широкое движение, в которое включились власти, церковники и широкие народные слои.
В четырнадцатом столетии произошло какое-то коренное изменение в менталитете, в представлениях о взаимоотношениях с верой, с верховной властью и между людьми.
Московия выживала не ради выживания, а ради построения Царства Божия. Уникальный для того места и того времени взлёт религиозности, давший небывалый рост количества монастырей и количества святых, добровольное подчинение нравственной максиме «Как жить, чтоб святу быть?», объединение ради этого в одну общность весьма разношёрстной публики в этнографическом, сословном, религиозном отношении, весьма чётко фиксируется официальной историей. Этот толчок, собственно, и создал Россию, хотя впоследствии быстро сошёл на нет и утратил идейную составляющую.
В до-монгольской Руси отношение к христианству принято характеризовать как двоеверие, то есть как синтез развитого язычества и импортированной монотеистической религии: зона влияния последней ограничивалась крупными городами, по крайней мере, только там обнаруживаются следы церквей.
В зарождающейся Московии православие вышло за стены городов и началось бурное освоение скитами и монастырями сельских районов. Более того, часто монастыри шли впереди волны крестьянской колонизации, оказывались на землях ещё не подчинённых язычников или вообще на пустынных землях. В это движение вовлекалась широкие слои населения, о чём свидетельствуют русские святцы: основная масса российских святых принадлежит этому периоду, и там встречаются выходцы из всех сословий.
Это новое православие стало играть особую политическую роль, потому что сразу же стало служить единственным объединяющим элементом на территории, разобщённой зонами оккупации, между феодальными владениями, в условиях, когда память о раннем единстве Киевской Руси уже угасла, а новое население совершенно не ощущало себя будущими великороссами. Новое движение задало вектор развития, который выходил дальше сиюминутных задач выживания, и устремлялся к решению глобальных задач вроде построения христианского царства на земле, то есть задачи, с которой не справилась даже могущественная и блистательная Византия.
В политическом смысле чаяние "Святой Руси" сыграло роль решающего фактора в становлении Московского княжества/царства, которого, если рассматривать ситуацию, не должно было быть. Если верить официальной истории, то восточные остатки Киевской Руси, так называемое Залесье, были разорены, обескровлены выплатой дани, имели скромное население - которое не могло увеличиваться из-за скудости почв и сурового климата, не имели доступа к торговым путям и к месторождениям. Вдобавок, были окружены соседями, каждый из которых в одиночку превосходил новый центр сложения государственности на Восточно-Европейской равнине. Первые века Московии - время непрерывных войн, далеко не всегда удачных: то междоусобиц, то отражения ордынских набегов, то походов агрессивных конкурентов из Литвы.
Тем не менее, Москва вышла победительницей из почти безвыходного положения, мало-помалу перемалывая ближних ворогов, а потом расширяя сферу влияния за счет дальних супостатов.
В полузабытой книге Ф.Ф. Нестерова "Связь времен" 1980 года автор выдвинул теорию "сверхвысокого давления" на нарождающееся государство - и найденного ответа на него:
"На каждой ступени экономического развития русских земель (и России в целом, начиная с середины XVII века) Москва всякий раз достигает максимума в сосредоточении государственной власти над страной, максимума возможной политической централизации в данных экономических условиях, что обеспечивает ей способность мобилизовать в случае военной необходимости гораздо больше боевых сил и материальных средств, чем это могли себе позволить враждебные ей державы, несмотря на все их многолюдство и богатство. Вот это гораздо более полное использование Русским государством своего довольно-таки скудного военно-экономического потенциала и давало ему возможность в конце концов всякий раз выходить победителем из тех долгих исторических споров, которые оно вело с Золотой Ордой и ее наследниками, татарскими ханствами, с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитою, с крестоносным Орденом, с Швецией и Турцией.
Другой стороной этой централизации, этого беспримерного для всей остальной Европы напряжения военных и хозяйственных сил русского общества был беспримерно же высокий уровень политической дисциплины всех составлявших это общество классов и сословий".
Это было ноу-хау, совершенно неожиданное для того времени (возможно, одно из немногих исключений в истории) и которое никто не мог повторить, даже если бы ставил такую задачу. Средние века не допускали такого формата взаимоотношения между сюзереном и феодалом, властью и подданными: они регулировались договорами, письменными и устными, выход за рамки договорённостей, требование больше чем положено, встречали как минимум непонимание.
Будущие русские регулярно отдавали для победы столько, сколько нужно; их соседи отдавали столько, сколько положено. При таком подходе Москва перехватила инициативу, заплатив за выживание (о победе речь первоначально не шла) очень высокую цену излишними смертями, оскудением населения, многими историческими традициями.
Самое интересное при анализе описанной ситуации - великокняжеская московская власть физически не имела возможности принудить своё население к забвению своих прав и добровольной отдаче в общую пользу не то что излишков, а даже ресурсов элементарного выживания.
Сама по себя княжеская власть не имела достаточного аппарата насилия для подавления возмущения аристократии - потому что сам аппарат состоял из этих же бояр и их боевых холопов; отсутствовала полиция, армия и прочие атрибуты «правильно устроенного» централизованного государства. Феодалы имели право свободного отъезда от сюзерена, который ущемлял их права, к другому, и это никоим образом не считалось изменой, (спустя полторы сотни лет, нечто подобное спровоцировало известнейшую переписку Ивана Грозного с Курбским, в ходе которой князь Андрей Михайлович отстаивал стародавнее право свободного выезда аристократа, а царь Иоанн Васильевич уже считал всех подданных своими холопами и называл отъезд изменой, но было это повторюсь, спустя несколько поколений от описываемых событий).
Простому люду было ещё проще: никакой крепостной зависимости и даже Юрьева дня не существовало, территория было малолюдна, а окраины - и вовсе пусты, дефицит в людях был острейший, бояре сами переманивали к себе работников, так что Московское княжество могло обезлюдеть в считанные годы от тяжелейших поборов, (при Петре Первом, уже при налаженной работе сыска, от непонятных затей царя-антихриста ушло куда-то до пятой части населения, да так, что сыскать их не удалось).
И если крестьяне продолжали надрываться на скудном Нечерноземье, снабжая национально-освободительную армию, а московская знать раз за разом зализывала раны после поражений и снова вставала в боевой строй, то значит, подавляющая часть населения совершенно добровольно налагала на себя такие тяготы, будучи единодушной с властью в решении общегосударственных задач.
Подчеркну: стратегические цели тогдашнего Кремля лежали далеко выше уровня понимания крестьянина и даже воина-боярина, были непонятны основной массе населения, так как требовали знания политики, и в условиях тогдашних коммуникаций физически не могли быть доведены до широких масс. Москва в политике делала много такого, что негативно воспринималось с разных точек зрения - достаточно вспомнить хотя бы репутацию Ивана Калиты, верного сатрапа ордынских "царей". И всё же, в общем, поддержка генеральному курсу Москвы была - сперва в пределах княжества, потом общерусская.
Это невозможно объяснить иначе как предположением, что общество не принуждалось к определённому образу действия насилием со стороны власти, а само, в консенсусе с властью, вырабатывало выход из создавшегося положения. В данном случае невозможно сказать, кто был инициатором, а кто ведомым, кто субъектом, а кто объектом, - это схоластический спор из серии, что было раньше - курица или яйцо. Налицо добровольная и взаимовыгодная синхронизация замыслов и действий различных слоев общества в экстремальных условиях.
Таким образом, в официальной истории обнаруживается феномен: масса населения даже в рамках эксплуататорской формации длительно могла проявлять определённые самостоятельность и само организованность, проводить в жизнь стратегию с далеко идущими целями, при этом неся ощутимые потери.
Всё это напоминает описанные в третье части опуса тартарии периодов религиозных взрывов с их "когерентностью" и "асабией". Арабский и латинский термины означают примерно одно и тоже: солидарность, связанность, групповое сознание общества, которые действуют независимо от или вне социальных структур.
Нечто подобное, уже в ослабленном виде, повторилось в годы Смуты семнадцатого века и в Гражданскую войну начала двадцатого.
Перед лицом смертельной угрозы, в условиях распавшегося государственного аппарата, брошенный на произвол судьбы народ находил силы к самоорганизации, создавал простые, но вполне действенные программы спасения, выдвигал харизматичных лидеров из низов и отдавал всё ради достижения цели.
Инициатива снизу входила в резонанс с предложениями патриотичной интеллектуальной элиты, и тем самым приобретала синергетичный эффект, благодаря которому невозможное оказывалось возможным.
Как и по какой причине в мужицком царстве проросла империя, основанная на другом способе управления, - вопрос весьма сложный, для разъяснение которого нужны сотни страниц.
Я могу отметить то обстоятельство, что это не было однозначно отрицательным явлением: империя, возможно, спасла Россию, которая со своим архаичным способом управления уже не могла отвечать на вызовы эпохи. Затруднительно определить также, что же шло впереди в строительстве нового типа государства: желание Романовых соответствовать западноевропейским стандартам или постепенное усложнение жизни мужицкого царства, которое требовало новых решений.
Бюрократические империи на протяжении всей истории человечества надстраивались над крестьянскими общинами и организовывали их объединение, всякий раз непрочное. Общины в такой надстройке не нуждались, и когда коловращение истории сбрасывало правящую династию, то общины без ущерба от себя возвращались в естественное для себя автономное состояние.
В Европе в Новое время сложилась иная ситуация: классические крестьянские общины, как замкнутые самодостаточные единицы, как основной вид организации общества, перестали существовать. Вместо них сложились иные общности, с которыми приходилось взаимодействовать государству: сословия, цехи ремесленников, мануфактуры с рабочими, классы помещиков-землевладельцев и буржуазии, независимые сельские хозяева и батраки. Переход из Средневековья к такому усложненному обществу сопровождался социальными взрывами, которые ставили на грань выживания целые страны.
Чтобы сохранить социальный мир, Европа перешла к договорным отношениям между субъектами социальных отношений, которые смогли утвердиться силой.
Паритет между действующими силами был оформлен законом, который признавался над стоящим, главенствующим над интересами отдельных групп населения. В этом уже заключалось отличие от патриархального общества, которое жило обычаями.
Второе отличие от крестьянского царства - развитие бюрократии, которая следила за исполнением закона всеми группами населения и от лица государства руководила обществом.
Переход к колониальной торговле (что уже есть насилие) и захват настоящих колоний не случайно хронологически связан со становлением европейских империй.
Натуральное хозяйство общин не нуждается в широкой торговле и притоке денежных средств. Европейское общество на пороге Нового времени стало совершенно другим, оно было способно переработать и дешевое сырье, и привлеченные средства, и труд рабов. Империи обеспечивали вливание средств и ресурсов в экономики, основанные на товарно-денежных отношениях. В этом причина жизненности империй, несмотря на налоговый гнет, всевластие чиновников, драконовские законы и господство аристократии с буржуазией. Они действительно обеспечивали развитие метрополии, давая возможность "лишним людям" реализовывать свои амбиции за морем или в предпринимательстве.
Крестьянская община не могла служить естественной базой для завоевания и хозяйственного освоения непривычных ландшафтов, так как этому препятствуют традиционные хозяйственные навыки и мировоззрение большинства населения. В истории масса примеров, как из мобилизованных крестьян-общинников создавались победоносные армии. Они успешно оборонялись, переходили в контрнаступление, проводили несколько удачных компаний, но после этого начиналось брожение в воинских рядах - крестьяне просто не могли понять, ради чего умирает столько работящих людей, почему зарастают их поля, пока они проводят время в походах.
Отсюда закон, который не знает исключений: армия колониальной империи состоит из наемников, отщепенцев общинного строя. Единственное исключение - Россия, но причину этого я уже указал. Общине не нужны заморские владения, более того, приток новых дешевых товаров способен разрушить привычное хозяйство и образ жизни. В Европе таких проблем не было, там община прекратила свое существование до начала экспансии.
Русским такое устройство государства было непонятно. Это заметно по количеству иноземцев, которые при Романовых стали строить Российскую империю - русские кадры изначально отсутствовали, их приходилось переобучать, вкладывать в сознание новые представления, подкупать престижностью чиновничьей службы.
Модернизация государственного управления в России восемнадцатого века была поверхностной по двум причинам.
Во-первых, государство не могло/не желало изменить основу самой русской жизни - общины, и, следовательно, связанное с этим порядком мировоззрение большинства населения.
Во-вторых, власть имела вполне работоспособную модель управления мужицким царством, которую никто не собирался отменять, так как прямым следствием такого действа был бы хаос.
Российская бюрократия была избыточной в том смысле, что в стране отсутствовали те формы жизни, которые вызвали появление западного чиновничества: свободная торговля, предпринимательство, масса лично свободного населения, которые требовали совсем другого подхода к управлению. Также бюрократии была выгодна искусственная консервация патриархальных отношений во внешней оболочке бюрократического управления: это облегчало задачу повиновения народа, который по-прежнему видел в царе-батюшке единственно возможный центр власти и свято верил всем царским указам. В выражении "рабская покорность" русских ключевое слово - рабская. Но тут речь идет не о рабе в социальном и хозяйственном смысле, а скорее имеется в виду "раб Божий", то есть человек, принимающий существующий миропорядок, потому что он имеет сакральную основу.
О том, насколько далеко заходила намеренная консервация традиций, можно судить по крепостному праву. Которое, кстати "правом", то есть законом - не являлось…
Комиссия по отмене крепостного состояния при Александре Освободителе не обнаружила общегосударственного закона о закреплении крестьян на земле во власти владельцев этой земли, хотя входившие в комиссию немцы-законники углубились в своих архивных изысканиях аж до эпохи Иоанна Грозного. Как ни покажется это удивительным, но, действительно, два века Романовы приравнивали своих соотечественников к рабам и говорящему скоту только потому, что так "исторически сложилось", без всякой потребности закрепить этот порядок "де-юре".
Это весьма красноречивое свидетельство о нюансах приобщения России к западному образу жизни: принимается только то, что идет во благо правящему классу, но никоим образом не идет вглубь общества. Народ, разумеется, был против крепостничества, и высказывал свое мнение всеми доступными методами - от бунтов до побегов, но возможность общероссийского выступления была парализована тем, что царь поддерживал такой порядок, а выступать против царя значило разрушать традицию, то есть само существование крестьянского царства. Народная фантазия то придумывала царей-самозванцев с их указами дать всем волю, то ненавидела дворян и чиновников, которые скрывали от доброго царя правду о бедственном положении его детей-крестьян.
В какой-то мере народ улавливал настоящее положение дел - начиная с Александра Первого монархи порывались покончить с крепостничеством, но оказывались в плену созданной ими же самими бюрократической машины, которая не могла придумать новый метод управления государством и поэтому тормозила благие начинания.
Действительно, "умом Россию (было) не понять", потому что наблюдатели видели перед собой химеру, сросшуюся из разных элементов.
Химера оборачивалась к ним то парадным фасадом империи в духе классицизма, то темным (для европейцев) миром архаичной общины и курной избы.
Да ещё тартарией, которая никуда не делась из России, а восстанавливалась, трансформируясь, применяясь к обстоятельства, в новом и новом качестве.
В этом смысле показательно старообрядчество.
Старообрядчество, в интересующем нас ракурсе, представляет собой попытку сохранения традиций Московского царства перед угрозой внедрения западнической империи при первых Романовых. Весьма условно, старообрядцы выступали как защитники и приверженцы того образа жизни, в котором память о тартариях была вполне жива.
Александр Пыжиков своими трудами обратил внимание широкой общественности на особенности существования подданных Российской империи, которые таковыми быть вовсе не желали.
По мнению Александра Владимировича, церковный Раскол семнадцатого века по своим масштабам и воздействию на судьбу страны, вполне сопоставим с религиозными европейскими войнами католиков и протестантов. Но, в отличие от Европы, где в конечном итоге протестанты и католики разошлись по отдельным государствам, в Российском царстве (позже империи) победители и побежденные остались внутри одной державы. Проблемы взаимного неприятия никуда не делись, даже если государство пыталось как-то договориться со старообрядцами, а не просто насильно обратить их в официальное православие.
Если обратиться к концепциям историка, например, вспомнить его тезисы о многочисленности старообрядцев и их нежелании контактировать с властями, то становится интересно, как выживали эти люди.
Напомню, их численность могла доходить до 10-15% от численности великороссов (прикидки мои, у Пыжикова нет статистики). Среди них были видные промышленники и нищие, жители столиц и обитатели поселений, о которых никто не подозревал, оседлые обыватели и вечные странники, рассеянные от Центральной Европы до Китая. Миллионы человек две с половиной сотни лет сосуществовали с государством, которое преследовало их за убеждения.
Мы привыкли представлять коренную, великоросскую Россию как монолит, объединенный православной верой, верностью самодержавию и общим укладом жизни: монолит, который противостоял национальным окраинам, и который медленно подавлял инородные части империи, превращая их в однородную массу. Оказывается, сам великоросский монолит был разделен на части, и даже спустя столетия не собирался воедино.
Старообрядцы не имели вождей, представителей во власти, политических партий, каких-то четких структур, были разделены на десятки толков и течений, зачастую враждебных друг другу, и все же при этом умудрялись сохранять свою идентичность, как сказали бы сейчас. Таких мудрёных, "господских" слов они не знали, зато они умели четко отделять "своих" от "чужих", и хранить свою "подонную" Россию.
Александр Владимирович попытался подвести экономический базис под этот феномен, а также рассказать о его развитии и видоизменении под давлением внешних обстоятельств - и об исчезновения наиболее развитых форм, в конце концов.
Общим местом описания дореволюционной России было подчеркивание роли русской общины - она действительно оказывала главное воздействие на русский менталитет. Но надо учитывать, что сельская община восемнадцатого - начала двадцатого веков была поздним явлением, во многом навязанным государством в фискальных целях: община несла круговую поруку по выплате налогов за всех своих членов. Таким образом, государству (и помещикам) было проще взымать подати, и под это дело они деформировали древний институт совместного проживания и взаимопомощи.
Образ жизни старообрядцев не подвергался такому искажению, так как они принципиально не контактировали с государством, а империя, с той же принципиальностью, не рассматривала их как коллектив. Среди старообрядцев древние навыки выживания вместе, а не по одиночке, были сохранены в полном объеме и получили дальнейшее развитие.
Старообрядец - одиночка не имел никаких шансов на выживание. В разное время он оказывался под прессингом полиции и официальной церкви, которые требовали от него постоянных выражений лояльности, с него требовали дополнительные налоги, запрещали многие виды деятельности.
Поэтому в имперской России сложился уникальный комплекс функционирования параллельного скрытого общества. Я не знаю, были ли аналоги подобного масштаба в других странах Еще более удивительно, что этот факт остался скрыт от власти и остального лояльного населения России.
Во второй половине семнадцатого века - и еще добрую пару сотен лет - старообрядцы мимикрировали под официальных православных. Они отказались от выбора приходами священников для себя, вследствие чего иерархия и воцерковленные оказывались между собой в формальных отношениях. От населения требовалось формальное исполнение исповеди, регулярное посещение храмов, на что оседлые старообрядцы-конформисты шли с лёгкостью, в остальном живя своей жизнью. В этой среде, параллельно с официально утверждёнными сельскими общинами-мирами, создавались свои скрытые общины для взаимопомощи, о которых никто из посторонних не знал. Эти скрытые общины образовывали своего рода "сетевую структуру", выражаясь в современной терминологии, которая распространялась на всю страну, и по которой, при необходимости, перемещались люди и деньги.
Ещё старообрядцы также рассеивались по окраинам империи, благо укромных уголков было много, да и первое время на границах их тоже было достаточно. Когда в конце царствования Петра Первого статистика отмечала уменьшение податного населения на 15-20%, то это следует понимать не как физическое вымирание подданных (хотя и оно имело место быть), а массовый уход людей из-под контроля государства. Куда? - об этом беглецы благоразумно умалчивали, потому что за ними следом шли солдатские команды, разоряя тайные скиты и снова пристраивая пойманных людишек к государеву делу.
И скрытые старообрядцы, и поселенцы тайных скитов, вовсе не были гонимыми бродягами, чьи помыслы занимало одно физическое выживание, что могло быстро довести их до духовной деградации. Напротив, они ощущали себя носителями высокой миссии сохранения настоящей Руси и настоящей веры, прежнего правильного уклада жизни, ради этого они шли на все жертвы и под это они подстраивали свою жизнь. Именно старообрядцы были самой грамотной частью русского населения (что неудивительно - они сами, без попов, толковали Священно Писание), продолжали традиционные русские жанры искусства, легко перенимали прочие науки и ремёсла. Когда у них появлялась возможность чуть выйти за рамки конспирации, то, как в Выготской пУстыни, появлялись настоящие библиотеки и храмы.
Параллельно с известной нам жизнью империи шла своя, скрываемая или не очень жизнь старообрядцев. Как одна из форм существования мужицкого царства - или русской тартарии, как кому будет угодно.
Симбиоз двух форм власти продержался два столетия, если отсчитывать от государственных реформ Петра Первого, когда бюрократическая империя окончательно восторжествовала. Химера функционировала, пока большинство населения жило в крестьянских общинах и придерживалось традиционного мировоззрения.
Разложение симбиоза началось с 1860-х годов, с массового внедрения западного либерального мировоззрения и капиталистических отношений. Оба фактора прямо уничтожали общину, то есть основу мужицкого царства. Причем уничтожали не фигурально, как тип общественно-хозяйственных отношений, а в самом прямом и грубом смысле - вместе с крестьянами, с их образом жизни.
Хотя, конечно, сельский мiр эпохи Романовых мало чем напоминал общину реконструируемой тартарии или хотя древнеславянскую задругу. Держава превратила территориальную единицу в фискальный субъект, для упрощения взимание налогов развёрстывая подати не на индивидуального налогоплательщика, а на мiр в целом, что заметно упрощало работу налоговиков. Империя терпела мiр только в таком качестве, нехотя допуская самоуправление в распределении наделов между членами и в решении незначительных хозяйственных вопросов. Самостоятельностью и полнотой власти община в таком виде не обладала. Но она продолжала существовать как рудимент, и как последнее средство спасения от уничтожения привычного мира.
Становление капиталистических отношений в сельском хозяйстве в Европе всегда сопровождалось снижением удельного веса земледельцев в структуре населения, потерей земли для большинства крестьян (они уходили в города, где пополняли пролетариат, или оставались батраками) и концентрацией угодий в руках немногих преуспевающих фермеров. Для России ситуация имела особо трагичный характер, так как страна отставала от передовых европейских стран в индустриализации: на столетия относительно Англии и на десятки лет по сравнению с объединенной Германией.
Европейские страны имели возможность поднимать промышленность за счет выкачивания средств из колоний и в них же находя рынок сбыта своих товаров, который, на новом витке цепочки "деньги-товар-деньги" снова субсидировал европейскую промышленность. Россия незаметно для себя превращалась в аутсайдера, хотя формально пользовалась репутацией великой державы. Источником средств для развития современной промышленности были иностранные займы (они и вовлекли страну в гибельную для нее Первую мировую) и налоги, иначе - зерно, которое нещадно, всеми способами, (откупными за землю после освобождения крестьян, налогами, высокими ценами на промышленные товары) выкачивалось из деревни.
Сельский мiр помогал выживать крестьянам, но не мог обеспечить рывок страны в светлое капиталистическое будущее. Крестьяне интуитивно ощущали, что их вековому мужицкому царству приходит конец. И царь-батюшка их не спасет.
В очередной раз приходится обращаться к трудам Чаянова о том, что было позже названо "домашним способом производства", в частности, к главному признаку такого уклада: работе не ради получения прибыли, а для удовлетворение потребностей членов семьи. Соответственно, цель производства в бывшем мужицком царстве - это потребление, но не накопление.
«Мы можем установить, - писал Александр Васильевич, - что степень само эксплуатации [крестьянского] труда устанавливается некоторым соотношением между мерой удовлетворения потребностей и мерой тягости труда».
Иначе говоря, крестьяне инстинктивно ищут оптимум прилагаемых усилий, достаточный чтобы удовлетворить их потребности в пропитании (пресловутый пуд хлеба на человека в месяц), одежде, проживании и обогреве. Сверх этого типичный русский крестьянин психологически работать не желал, разве что на некую величину обязательных податей. При крепостничестве вопрос увеличения производства сельхозпродукции решался относительно просто - батогами приказчиков в помещичьих усадьбах. В капиталистической же России уклад крестьянского царства пришел в непримиримое противоречие с капиталистической реальностью.
Крестьяне субъективно не умели работать ради постоянного наращивания прибыли - не позволял менталитет.
Крестьяне объективно не могли работать ради постоянного наращивания прибыли - они были заранее лишены возможности для создания рентабельных хозяйств из-за выкупных платежей за землю, примитивных агротехнологий, безземелья в Евроссии.
То, что мужицкое царство не рухнуло в первые годы пореформенной России (и тем самым не увлекло за собой империю) объясняется прочностью базиса в виде общины.
Даже тот примитивный и деградировавший сельский мip обеспечивал крестьянам взаимовыручку, более-менее справедливое распределение ресурсов, привычный образ жизни. И всё же всё больше и больше входил в противоречие с новым капиталистическим укладом.
Между тем, русская община привлекла внимание европейских социалистов: Герцен открыл им глаза на то, что их общественный идеал существует, хотя и в примитивном и искажённом виде, в отсталой России. Европа века назад отказалась от коллективизма, и только собиралась возвращаться к нему построением коммунистического общества, а Россия уже имела этот экономический и социальный базис нового общества.
Тартар Гомера и Гесиода предстал перед Европой её древним кошмаром: старое, казалось бы давно побеждённое, заключённое под спудом истории, оказалось живо, и даже готовилось к реваншу. Никто не мог точно предсказать, что спустя всего полвека этот кошмар станет реальностью, и возрождённая Тартария чуть не снесёт Европу, но предчувствия этого пробудились у многих. У одних в виде надежды, у других - с чувством исторической обречённости.
Русские тартарии оказались настолько живучими, что начали адаптироваться к новой капиталистической реальности девятнадцатого века. Так появились артели, переносившие в другие сферы производства обычаи коллективного труда, совместной жизни и справедливого распределения доходов.
Наиболее ярким и развитым примером стали старообрядческие артели, описанные Александром Владимировичем Пыжиковым (например, в его книге "Грани русского раскола").
Речь идет о старообрядческой индустриализации, об аккумулировании общинных капиталов и вкладывании их в лёгкую промышленность. В первой половине девятнадцатого века купцы-старообрядцы, при малейшем ослаблении законов против инакомыслящих (с точки зрения РПЦ), стали основывать текстильные предприятия, на которых, в основном, работали их единоверцы. Когда правительство заинтересовалось этим феноменом: как и откуда появились средства? - то его удивлению не было предела.
Деньги появились ниоткуда. Это были тайные средства общин старообрядцев, которые собирались на помощь гонимым и организацию тайной жизни. Хранители огромных по тем временам сумм отвечали за них перед Богом, поэтому они не разворовывались, а, когда появилась возможность, отдавали на богоугодное дело. Ибо для старообрядцев свои предприятия были не средством получения прибыли, а возможностью организовать правильную жизнь, в котором достойное место было бы отведено Богу, а остальное - жизни с Богом.
Правильная жизнь для них была артельной, с общими молитвами на начало и окончание богоугодного дела, с общим трудом-воспитанием в труде (вполне протестантская мысль, что честный труд приравнен к чтению Библии), и справедливым распределением прибыли. Плюс призрение нетрудоспособных и помощь остальным, кто в этом нуждается. А капиталист - всего лишь наемный менеджер Бога и артели, их представитель перед правительством и налоговыми органами. Должность важная, нервная, хорошо оплачиваемая, но вовсе не такая, чтобы человек зазнавался и впадал в гордыню, губя свою бессмертную душу.
Таков был настоящий русский ответ ихнему капитализму.
Увы, это оказалась упущенная русская альтернатива, путь мимо кошмара капитализма, значение которой стало понятно сейчас, а тогда, во времена Герцена и анархистов, уповающих на природный общинный социализм, об этом пути развития страны мало кто знал. Знали старообрядцы - но не остальные.
Увы, власти быстро смекнули, чем может закончиться этот социальный эксперимент, особенно когда к упорным выживальщикам-старообрядцам присоединятся продвинутые либералы-разночинцы, да еще в союзе с призраком, который бродил по Европе…
Законы в империи изменились: прежняя общинная, по сути, собственность была запрещена, а капиталистов-старообрядцев принудили переписать предприятия на себя и передавать по наследству. Это очень быстро превратило массу старообрядческих артелей в "настоящие" капиталистические фабрики, на которых начался твориться привычный фабричный беспредел первоначального накопления капитала.
Знаковым для расчленения химеры империи и мужицкого царства послужили события 1905 года: Кровавое Воскресенье и подавление крестьянских бунтов.
9 января 1905 года две России столкнулись лоб в лоб и поняли, что никакого компромисса и симбиоза между ними не существует, - настолько они разные. Одни верили в то, что они живут в патриархальном мужицком царстве и по традиции могут обращаться напрямую к царю-батюшке с доносами на кровопивцев - бояр. Другие не понимали, чего ради быдло бунтует и не подает жалобы по инстанции, а лезет грязными лаптями прямо в парадную. Огонь на поражение по иконам и хоругвям избавил народ от иллюзий. Мужицкое царство устранило из своей модели государственности фигуру православного царя.
А, поскольку свято место пусто не бывает, крестьяне начали подумывать о своих органах власти - Советах, которые являлись модернизированной формой привычных сельских сходов.
Хотя Советы появились в деревнях, их форма оказалась настолько удачна, что ее переняли на заводах и фабриках бастующие рабочие, которые пытались взять управление предприятиями в свои руки. В Первую революцию 1905-1907 годов стихийно организовались сотни советов. Они подменяли собой бюрократические органы власти и занимались "черным" (то есть по народным понятиям о справедливости) переделом земли.
Советы были разгромлены до того момента, как на их базе были созданы органы власти следующего, высшего уровня. По аналогии со старинными соборами можно было представить, что это будут съезды представителей советов в масштабах страны.
1917-й можно было предвидеть загодя за 10 лет. Таким человеком оказался лидер скромной политической партии РСДРП(б), который из событий первой революции сделал несколько выводов. Они потом были удачно реализованы в 1917-м.
Последующие десять лет до 1917 года можно рассматривать как рост самосознания крестьянской массы, понимания своего места в жизни Российской империи.
В Думах первых четырех созывов весьма значительную часть депутатов составляли беспартийные трудовики, которые выражали интересы крестьян, при том, что процедура выбора депутатов была направлена на ущемление прав самого многочисленного слоя населения империи. К этому же времени относится расцвет экономических исследований, описывающих общинный уклад как особую форму организации хозяйства, которая оказывалась весьма продуктивной и адаптированной к экстремальным условиям Северной Евразии. Масса крестьян и школа ученых-почвенников вроде Чаянова защищали свой образ жизни, особый путь русской цивилизации, вступая тем самым в полемику с левыми и правыми западного образца.
Общий либеральный настрой той эпохи прямо требовал уничтожения архаичного российского земледелия - чем скорее это случится, тем эффективнее и доходнее станет хозяйство страны (и тем увеличится число настроенных пролетариев, жаждущих мировой революции, - это уже мечты левых). На волне этих настроений проводилась реформа Столыпина, которая была направлена на выделение из крестьян фермеров западного образца, организацию высокопродуктивных товарных производств, разделение массы крестьян на кулаков и батраков, выдавливания лишних людей в города.
Народ, как водится, "безмолвствовал" (с).
События 1917 года можно описать по-разному: как верхушечный переворот, который привел к хаосу, как распад всех привычных форм власти, как неумение новоявленных говорунов-демократов заниматься рутинной работой по организации власти.
А можно - как победу мужицкого царства, которое впервые за столетия освободилось от гнета империи.
1917-1919 годы - время всевластия Советов на бОльшей части территории страны. Это годы полной победы крестьян, которые уничтожили ненужную им бюрократическую надстройку, переделили в свою пользу землю и стали жить в соответствии со своими представлениями о справедливости.
Надо отметить - для немногочисленного культурного и европейски ориентированного слоя россиян лик революции был ужасен. Он совершенно не соответствовал прекраснодушным чаяниям либералов или инструкциям марксистов. Ничего удивительного - это был народный бунт, который развивался по своим законам. Из всех политических сил только большевикам удалось приручить стихию (а потом и покорить ее). Но нельзя написать, что большевики захватили власть, использовав народный бунт в качестве ударной силы против своих противников, а потом усмирив само народное волнение. Сами большевики в своем большинстве были порождением этого мужицкого бунта, исповедовали правду мужицкого царства, а не писания прогрессиста Маркса.
После череды мощных народных восстаний 1920-1921 годов Ленин увидел основанную им "диктатуру пролетариата" в окружении превосходящей "мелкобуржуазной стихии" (под таким названием у большевиков проходили свободные крестьяне-единоличники, отнюдь не жаждавшие влиться в первые совхозы и коммуны). Тогда партократам пришлось идти на компромисс с мужицким царством. Он выразился в крутом повороте от политики "военного коммунизма" к НЭПу, отказу от продразверстки. Возможно, Ленин планировал нечто бОльшее, по крайней мере, в отношении крестьян - их собирались приобщать к социализму не в насильственной форме тогдашних совхозов, а более мягким путем - кооперированием. Косвенным свидетельством этого курса может служить странная ленинская фраза: "Советская власть - это строй цивилизованных кооператоров".
Взаимоотношения крестьянского общинного царства и бюрократической империи повторились в новых формах.
Традицию общин-миров продолжали Советы народных депутатов и социалистические предприятия в промышленности и в сельском хозяйстве. Формально упомянутые мною органы власти и производственные ячейки обладали самоуправлением, коллективной организацией, влиянием на общественную и хозяйственную жизнь. Их можно рассматривать как адаптацию к новым условиям хозяйственной организации мужицкого царства.
В 1917-1919 годах РСФСР представляла из себя воплощение тартарии, то есть рыхлую конфедерацию автономных советов на местах, скрепленных лихорадочной деятельность комиссаров из центра, разрозненными действиями вооруженных формирований всех мастей, но объединённых общей идеей, которую в то время смогли сформулировать лишь приблизительно.
Вот в таком состоянии тартария победила империю, причём, за империей стояла поддержка Запада.
С тем, чтобы отдать плоды победы новой империи.
Эпоха свободы "первых советов" завершилась тем, что партократия подмяла под себя прежде независимые от неё советы. Это было условием выживания нового государства: железная дисциплина на штыках, регулярная армия, единый хозяйственный комплекс, подавление сопротивления и инакомыслия.
Фактически власть в РСФСР-СССР принадлежала столь знакомому нам бюрократическому аппарату, только созданному новыми хозяевами жизни. РСДРП(б)-ВКП(б)-КПСС через членов партии и низовые партийные организации проникала во все модернизированные общины с тем, чтобы управлять ими, формально оставаясь в стороне.
В самый критический период становления советской модели государственности, в так называемый "сталинизм", народ инстинктивно восстановил архаичные формы взаимоотношения власти и подданных крестьянского царства. Мессианская и милленаристская вера в коммунизм заменила православие, фигура Сталина - царя, съездов РКП(б) и советов народных депутатов - земские Соборы, Советы с их исполкомами - общинные сходы. Скрупулезно было воссоздано право низов обращаться к сакральному вождю напрямую, минуя бюрократическую прослойку, и отправление высшего правосудия, которое не делало различия между элитой и простым народом. Ничто так не укрепляло единство нации, как репрессии, которые одинаково обрушивались на верхи и низы, не делая между ними различия…
Ничем другим как исторической памятью нельзя объяснить эти особенности сталинизма в социалистическом обществе. И возрождение древних обычаев сыграло свою роль - оно служило одним из факторов стабильности в молодом государстве, которое раздиралось на части внутренними противоречиями. В первую очередь русское государство лишилось своего привычного базиса - крестьянских общин, которые насильственно преобразовывались в другие хозяйственные объединения: совхозы и колхозы в сельском хозяйстве, социалистические предприятия в промышленности. Но, хотя базис исчез, связанное с ними мировоззрение продолжало существовать и модернизироваться. Оно диктовало специфические формы управления обществом.
Советское общество позже (начиная с 50-х) отошло от прямых апелляций к духовному наследию мужицкого царства. Но при этом была построена политическая и экономическая система, которая на новом уровне повторяла основные черты старой.
Сельская соседская община как основная хозяйственная ячейка была преобразована в трудовой коллектив социалистического предприятия. Работники были объединены по месту работы и связаны решением общих задач.
Возрожденная община продолжала выполнять свои прежние задачи взаимопомощи и обеспечения: поскольку как такового рынка в СССР не существовало, а было централизованное и нормативное снабжение трудящихся товарами и услугами. Часть функций снабжения брало на себя государство, но и на долю социалистического предприятия оставалось достаточно, чтобы работник трудового коллектива воспринимал свой завод/колхоз как подателя и распределителя основных благ.
В идеологии из сознания народа патриархальные представления не были выкорчеваны, как это полагалось бы по марксистской теории, но подверглись продуманной селекции. Осталась основа - патриархальность, которая была отнесена к новому хозяйственному укладу. С одной стороны, сказался менталитет народа, который оказался не по зубам марксистским догматикам, а с другой - партократы были людьми прагматичными, отнюдь не фанатиками ликвидации мелкобуржуазной стихии, и не могли не понимать, какой рычаг управления народом оказывался в их руках. Так же, как их имперским предшественникам, советским бюрократам была полезна консервация патриархальных взглядов на государство и на взаимоотношение с властью.
Прежний коллективизм получил новое подтверждение, причем в увеличенном масштабе.
Прежняя община замыкалась в самой себе, в пределах соседского коллектива и в окоеме освоенных земель. Плановая советская экономика создала новую общину на территории всей огромной страны - ее составными частями вместо людей стали социалистические предприятия, объединенные хозяйственными взаимоотношениями и уровнями управления.
Появилась невероятно сложная и вполне работоспособная модель экономики, в которой даже ее отцы-основатели не могли усмотреть зародыш - крохотный деревенский мирок. Но, тем не менее - это было так. И, в первую очередь, сохранялся и развивался прежний коллективистский дух, только сейчас каждый рабочий или инженер чувствовали себя сотрудником (и совладельцем!) сверх-предприятия. От труда каждого в буквальном смысле зависела работоспособность единого конвейера. В этом объяснение особого советского патриотизма, при котором человек буквально ощущал связь со всей страной и осознавал, что его благополучие зависит от бесперебойной работы остальных граждан.
Происходило распространение советского сверх-предприятия за пределы страны - в рамках Совета экономической взаимопомощи в восточной Европе создавался расширенный вариант советского хозяйства.
Распад СССР и ликвидация модернизированной общины в форме сверх-предприятия были связаны с объективными противоречиями между базисом и надстройкой, между социалистическими предприятиями и их бюрократическим зарегулированием, между коллективистскими настроениями большинства и меркантильными устремлениями правящей касты - присвоить себе народное, то есть общее, хозяйство.
Как и в 1917 года народ охотно ликвидировал существовавшую власть, но, в отличие от событий 84-х летней давности, не смог удержать ее в руках. В категориях 1917 года победила контрреволюция, которая совершила собственный передел собственности в пользу меньшинства.
Кратко резюмируя вышеизложенную теорию, следует отметить, что прочность и живучесть России в последние века определялись не собственно государством в нашем понимании, то есть бюрократическим строем, официальными законами - а также всеобщим мнением, что иначе, то есть без насилия, нельзя, а то "народ" начнет баловать, разорять и продавать Родину направо и налево.
За внешней имперской оболочкой скрывалась социально-экономическая конструкция, базис, благодаря которой большинство населения в силу неписанных традиций жило в духе патриотизма, коллективизма, превалирования интересов общества над личными. Жило по-своему, своей малопонятной внутренней жизнью, но при этом поддерживало внешнее государство.
|
При использовании материалов статьи активная ссылка на tart-aria.info с указанием автора Константин Ткаченко обязательна.
|
 |
